Четыре года в Сибири

Люди постепенно проваливались в зимнюю спячку, улицы пустели. Все сидели дома, умело топили печь и наслаждались хорошей едой. Искусство пекарей, мясников, портных, сапожников снова проявилось. Всюду долго и подробно шли разговоры, все равно, забирали ли пирог или снимали мерку для пары ботинок.

Люди придумывали самые различные уловки, чтобы использовать свое свободное время. Австрийский кондитер Майерхофер снова и снова выдумывал новые сорта пирогов, глазури всех цветов радуги, и всевозможные украшения, с изречениями на всех языках. Это было благоприятным случаем, чтобы объясниться кому-либо в любви, но не «с помощью цветов», а «с помощью пирога».

Мясники снова ставили в витрины смеющиеся и усмехающиеся свиные головы, телячьи головы, бычьи и коровьи головы, где на чертах и углах рта без труда можно было заметить удовольствие от того, что их зарезали. Разве не радостно было бы приготовить себе жаркое из такого красиво украшенного куска?

Парикмахеры стригли всех под одну гребенку. У всех были коротко остриженные, слишком короткие волосы. Но «европейская прическа» стала в Никитино модной. Дамы, похоже, просили сделать себе завивку даже чаще, чем это требовалось. Еще у парикмахеров так великолепно пахло самыми разными духами и помадами! Здесь также «случайно» встречались, ждали «случайно так долго», что, в окружении множества приятных запахов, как раз было очень даже приятно.

Также в кино постоянно кипела напряженная работа. Там было тепло и приятно темно, и прекрасно можно было «шептаться друг с другом». Маленький оркестр военнопленных заботился о необходимом настроении, даже если музыка не всегда совпадала с кадрами на экране; это было не так уж важно.

Кафе процветало. Конъюнктура длительное время была «растущей», тенденция «исключительно дружелюбная». На пути к кафе снова «случайно» встречались, шли одной и той же дорогой..., а также к одному и тому же столу. Дайош Михали и его цыгане были явными нарушителями спокойствия, но их все любили, даже боготворили.

Так проходили зимние дни.

Фаиме стала другой. Большие и чудесные, хранящие в себе тайну новой жизни, ее черные глаза смотрели на меня со спокойствием и большой радостью. В их глубине только лишь редко вспыхивала искра прежней страсти; она все больше гасла и сменялась чувством глубокого счастья.

Фаиме не щадила своего тела. После возвращения из Забытого она как обычно делала все покупки для магазина своих братьев, и даже одно это уже было значительной работой. Вместе с тем она заботилась еще и о нашем хозяйстве, пусть даже Наташа, Ольга и неутомимая «морильщица мышей» выполняли большую часть работы. Ежедневные уроки усердно продолжались, прогулки и выезды на Кольке никогда не прекращались.

- Петруша, ты как добрая мать-медведица, и ты с самым большим удовольствием целый день одевал бы меня, раздевал, мыл, купал, носил на руках, чтобы со мной ничего не случилось, – часто говорила она мне, когда я пытался объяснить ей, что то или другое для нее было бы уже слишком. Да, я сам иногда чувствовал себя как нерасторопная мать-медведица, мои лапы были, пожалуй, сильны, но у них на этот раз не было ни малейшего опыта.

В толстых книгах, которые я заказал по совету знакомых петербургских специалистов, я вычитывал самые разные инструкции. Голова моя кружилась и заполнялась малопонятными вещами; возникала страшная неразбериха. Я обращал внимание на симптомы, которые непременно должны были проявиться, но проявлялось всегда не то, к чему я готовился.

Я внезапно обнаруживал странные припадки у Фаиме. Теперь она сначала очень охотно лакомилась сладостями, потом ела сухую корку ржаного хлеба, то становилась беспричинно веселой, а затем играла мне на гитаре печальные мелодии, иногда у нее был сильный аппетит, а вскоре она вообще не хотела есть. Она вдруг становилась бледной, хваталась рукой за сердце, как будто бы ей не хватало воздуха, но по ее лицу тогда всегда скользили чудесные лучи.

В каком-то отдаленном углу, обычно в комнате Наташи, куда татарка редко заходила, я долго листал толстые научные книги, чтобы попытаться объяснить себе все это.

- Ты, старая мать-медведица, что же ты там нового открыл? Все же, медведи ничего не читают о том, как рожать детей... , – говорила мне тогда Фаиме, когда обнаруживала меня, углубившегося в книгу.

- Не лучше ли было бы, любимая, вызвать в Никитино хорошего врача и сестру из Петербурга или из Москвы? Я прочитал тут такие ужасные вещи, все, что еще может произойти.

- Я здорова и счастлива. И я совсем не боюсь – да и чего мне бояться?... Иншалла... И она касалась руками сердца, рта и лба, как будто стояла перед своим Богом Аллахом.