Четыре года в Сибири

Как медленно текущий, широкий поток проходило время. Все новые и новые снежные массы падали на землю. Три раза связь с внешним миром прерывалась. Телеграфные провода, натянутые между столбами, были повреждены пургой. С объединенными силами их снова закрепляли, пока аппарат Морзе не играл снова. Тогда царила всеобщая радость: далекий мир мог снова говорить с нами, и мы могли снова ему отвечать.

Еще раз почтовый караван застрял в снежном буране. Совместными силами, с поддержкой местных и жителей и пленных, была собрана спасательная команда, чтобы поспешить ему на помощь.

Но было слишком поздно. Только по единственному высовывающемуся из огромной снежной могилы санному дышлу мы могли узнать, где лежали погребенные люди и животные, иначе мы бы не нашли их. При перехватывающем дыхание морозе мы принялись за тяжелую работу. Лопата за лопатой, шаг за шагом мы освобождали жертв стихии. Они лежали так, как их застал шторм, рядом с их маленькими, верными лошадками, в стороне битком набитые сани. Их лица были усталыми, довольными, полными внутреннего безразличия и спокойствия. Некоторые из них держали лопаты, другие сидели за гружеными санями, вероятно, чтобы найти за ними защиту.

В древней деревянной церкви, в поблескивании икон и множества жертвенных свечей их тела собрали для прощания. Глубоким басом священник молился на протяжном церковнославянском языке за спасение их душ. Верные своему Богу, люди опустились на колени, среди них их руководитель – полицейский капитан. Иногда слышны были громкое рыдание женщин и плачущие детские голоса.

- Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, – протяжно и растянуто задавал тон поп, и церковные колокола начали свой долгий перезвон, перекрываемый басом большого колокола, пока новый буран, стегая снегом, засыпал молящихся, их церкви и избы.

Наступало Рождество, и с ним чудесные лучи в наших сердцах и глазах.

Затем зазвенели колокола нового года. Они звучали озорно и весело. Год начинался, и с ним снова появлялись новые надежды. Мы все ждали весну.

В середине февраля Никитино испытал маленькую неожиданность. Наконец, три австрийских врача были откомандированы сюда из какого-то далекого лагеря военнопленных. Собственно, этим трем докторам тут нечего было делать, так как в Никитино не было серьезных больных.

Но весь городок бежал к австрийцам, у всех было что-то, на что они должны были жаловаться. Для большинства жителей обращение к врачу было желанным разнообразием. Мнимым больным выписывали безвредные лекарства, им стоило больших трудов приобрести их себе, они довольно брюзжали об этом и о принуждении регулярно принимать лекарства. Но чем больше кто-то должен был принимать, тем интереснее становился он в глазах других. Так возникла новая, неистощимая тема для разговоров: «Моя болезнь».

Между тем мои медицинские книги лежали в каком-то углу, покрытые пылью, потому что с некоторого времени я больше не прикасался к ним. Правда, я записывал очень точно мои наблюдения за состоянием Фаиме, однако, когда состоялся консилиум австрийских врачей, их вывод звучал единогласно: «Все совершенно нормально». Тогда я оставил и мои записи.

Фаиме чувствовала себя блестяще. Хотя она часто лакомилась самыми различными сладостями, все еще с особенным удовольствием ела корку черного хлеба, но все это так и должно было быть, и из-за этого я больше не волновался.

- Скажите, Фаиме, – однажды спросил девочку Иван Иванович с озабоченным выражением лица, – не бывает ли вам временами плохо?

- Иван! Ты что, совсем выжил из ума! Как ты вообще можешь задавать такие вопросы? – упрекнула его Екатерина Петровна.

- Но, Катенька, я – женат, у меня тоже есть дети, так что в этом такого? Фаиме жена моего друга, не просто чужая, потому я и могу спросить ее об этом.

- Это женское дело, Иван, и это слишком деликатный вопрос. Разве ты не видишь, как Фаиме краснеет?

- Среди друзей позволена иногда некоторая бестактность, Екатерина Петровна. Почему вы хотите знать это, дорогой Иван Иванович? – спросила татарка.

- Вы знаете, – начал, но теперь уже смущенно, полицейский капитан, – я, кажется, слышал... я уже не помню, кто мне об этом рассказывал, во всяком случае, я слышал, что, если женщинам во время беременности иногда становится плохо, то это в большинстве случаев признак того, что родится девочка... а... мой друг Федя... ведь так хочет мальчика...

- Естественно, это должен быть мальчик, никакого сомнения! Да я вовсе и не чувствую себя плохо.

- Это великолепно, Фаиме! Вы тоже женщина, которая рожает только мальчиков. А как же вы хотите его назвать?

Отгадывание загадки шло из уст в уста, все знакомые делали предложения, и ждали рождения ребенка как огромного события.

Теперь Фаиме часто сидела за вязанием. Она вязала маленькие ботинки, чулки, курточки, одеяльца. Задумчиво она время от времени осматривала свою работу, ее руки ласкательно гладили ее, головка наклонялась вбок, она с улыбкой смотрела на меня... и снова затылок склонялся над работой, и снова иглы скользили по нежной шерсти.