Четыре крыла Земли

Люди шли и шли. В сухой траве шуршали ночные звери. Приближаться они, правда, боялись, но иногда поодаль в пещерке или в зарослях вспыхивала пара фосфоресцирующих глаз. Когда долина расширилась до размеров небольшого плато, справа во тьме таких пар появилось подозрительно много. И стоило нашим путешественникам выйти на открытую полянку, отползающую куда-то вбок от долины, как туда же вылетела стая свирепо лающих и рычащих собак. Их было штук восемь. Эвану вдруг стало обидно – какие-то чужие сволочные псы здесь скачут, а его ненаглядный Тото, лучший из кобелей на свете, один кожаный нос чего стоит, где-то далеко от него мается в тоске по хозяину и другу.

А рав Хаим встревожился. Откуда они взялись, эти собаки?

– Хорошо, если одичавшие, – сказал подошедший Натан Изак. – А если они принадлежат местным пастухам? И пастухи явятся на лай и увидят нас?

– Пастухи арабские? – глупо спросил услышавший его слова Эван.

Натан Изак расхохотался:

– Еврейские пастухи в этих местах перевелись еще во времена рабби Акивы.

– Так-таки и во времена рабби Акивы? – усмехнулся стоящий поодаль Ниссим Маймон. – Неужели я столько прожил?

– То есть? – ничего не понимая, переспросил Эван. И вдруг вспомнил многократно рассказанную ему разными людьми историю о том, как на заре поселения недавно приехавший из Ирана Ниссим стал пастухом и тем самым спас Канфей-Шомрон от тогдашнего арабского террора, пусть еще доморощенного, но от этого не менее страшного.

* * *

Хаггай выглянул в окно. Белая бабочка прямо перед ним порхала, распространяя дыхание утра и свободы. Отец в ешиве, мама варит обед, а он, Хаггай, должен болеть. Болеть – это чудесно, когда на улице дождь, а ты лежишь под двумя ватными одеялами, да еще тебя направленно омывает потоками тепла вертящийся рефлектор, так что даже в зимний холод можно высунуть голову и руку из-под одеяла. Руку, чтобы перелистывать страницы книги про Аризаля{Прозвание Ицхака Лурии, создателя Каббалы в ее нынешнем виде. В его честь Каббалу называют Лурианской.}, щедрой на чудеса и тайны Каббалы, от которых дух захватывает, или про Элиягу Хакима, Элиэзера Дрезнера и других повешенных англичанами подпольщиков из «Эцеля» и «Лехи». А голову, чтобы читать и представлять себе, как шестилетний сын турецкого правителя, убитый антисемитами, чтобы подозрение пало на евреев, вдруг по приказу Аризаля поднимается и указывает на своих убийц. Или чтобы вообразить себя бойцом «Эцеля», гордо восходящим на эшафот и кричащим в лицо своим палачам что-нибудь этакое, о чем потом напишут в книжке. Здорово!

А когда у тебя температура тридцать девять, в постели находиться нет никакого удовольствия, но надо, потому что стоит только встать и пройтись по дому, не говоря уже о том, чтобы выйти, как тебя начинает ломать, и голова кружится, и все болит, и даже в туалет тяжело идти, и ты идешь туда лишь потому, что стоит тебе хотя бы заикнуться о своем состоянии, мама запретит тебе вылезать из-под одеяла, а под кровать поставит – какой позор! – ночной горшок, словно ты маленький мальчик.

Но как сейчас сидеть дома, когда, вынимая градусник изо рта, всего-то видишь какие-то жалкие тридцать семь и шесть десятых, и освобождение от уроков тебе дал доктор Миркин только потому, что он и табуретке освобождение даст, если та попросит? Вот в эту пору торчать дома особенно обидно. А если еще за окном светит солнце, на небе ни облачка и дует прохладный ветерок... Хаггай аккуратно спустил ноги с кровати, всунул их в теплые тапочки, прошелся по проходной каморке, носящей пышное название «салон», к сырому углу с рукомойником и плиткой, гордо именуемому «пинат-охель»{Досл.: уголок еды») – часть салона, отведенная под столовую.}. Он заглянул за перегородку. Мама замешивала тесто. Она была настолько увлечена этим процессом, что...

В общем, более удачный момент представить себе было невозможно. На цыпочках Хаггай вернулся в свою комнату и быстро-быстро натянул брюки, рубашку и свитер. Возникла проблема с обувью. Кеды лежали в выкрашенном не очень тщательной отцовской кистью белом шкафчике прямо за спиной у мамы, и достать их незаметно было невозможно. Для этого пришлось бы превратиться в невидимку, а на это Хаггая при всей его склонности к проделкам, пока не хватало. Ну что ж, придется сматываться в тапках!