Четыре крыла Земли

Она вновь вскочила. Ее глаза горели фанатичным блеском, тело трепетало под уродливым балахоном. «Все равно, – подумал Шарру, –как она желанна! Взять бы сейчас, да наброситься...»

– Нет, – сказала Адина, перехватив его алчущий взгляд. «Нет». А кто ее спрашивает? Что может быть проще? Опрокинуть и совершить то, ради чего он оставался жить, когда жить не было возможности... Неужели она закричит и тем самым обречет на неизбежную гибель того, которого так любила?!

– Закричу, – ответила Адина. Шарру вышел из шатра и побрел обратно в мертвый Шхем.

* * *

А потом было иное путешествие во времени и пространстве. Тогда Вахид перевоплотился в своего отважного предка, жителя Шхема, и поспешил за сотни миль и тысячи лет через Иудейские горы и Синайскую пустыню, в далекий Рефидим, чтобы вместе с отважными амалекитянами встать на пути у ненавистного народа, вышедшего из Египта.

ТОГДА В РЕФИДИМЕ

Они уставали. Они очень уставали, эти люди, идущие так же, как предок их Авраам, в Неведомое. Они шли в Неведомое, и вела их любовь. Любовь к Тому, Кто вырвал их из пропасти изгнания. Повинуясь только Его зову, Его предначертаниям, они шагали и шагали сквозь пустыню, не зная, ни сколько им еще отмерено шагать, ни какие испытания ждут их в пути, ни чем это все закончится. И они уставали – не от тягот дороги, не от многодневных переходов. Они уставали от неведения. Он был с ними и не с ними. Там, у моря, Он разверз воды, но Его они не видели – видели лишь трясущиеся слева и справа водяные стены, откуда на них летели колкие брызги да высовывали морды перепуганные рыбы. Моше говорил от Его имени, но вновь – они видели лишь как размыкаются потрескавшиеся губы Моше, а Его – не видели. В пустыне Облако, словно гигантская ладонь, защищало их и от палящих лучей, и от вражьих стрел. Словно... но выглядело оно не как ладонь, а... облако и облако. И они уставали. Они хотели очевидности. Они были слабы и больны. И болезнь была их слабостью. И слабость была их болезнью. И корень у их болезни и слабости был один – усталость.

Их осеняла усталость, и время от времени то один, то другой останавливался, и тень Облака, ни на локоть не отстававшего от строя израильтян, уплывала вперед, а он оставался сзади, отстав лишь на одно мгновение, чтобы перевести дух. Лишь на одно мгновение. Лишь на одно. И тотчас же – «вь-е-е-е-е-е»! Стрела, выпущенная одним из лучников Амалека, буквально дышащих в затылок израильтянам, впивалась усталому в спину, и рот его наполнялся кровью, которая вязким ручейком выплескивалась из уголка губ на ворот шерстяной рубахи. Одного из них таким вот выстрелом прикончил Акки. Но радости это ему не доставило. Все равно он чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Пальмы в Рефидиме были какие-то толстые, скалы – крутые. Правда, финики – сочные и сладкие. И много, много, много солнца – так много, что равнина казалась бесконечной. Здесь хватало места и для армии Амалека, и для еврейской армии. Родные края Амалека остались далеко, за сорок парсот{Около150 км.}. Но как горели ненавистью глубоко посаженные глаза этих воинов! Как блестели на солнце смуглые, почти обнаженные тела, перетянутые золотистыми лентами! Как сверкали в руках их мечи, по форме напоминающие сильно удлиненные наконечники стрел! Воинам Амалека доспехи были не нужны. Они пришли сюда не защищать свои жизни, а отбирать чужие. Они не боялись смерти. А он, Акки, боялся. Он не был амалекитянином, он был шхемцем. Когда к ним, потомкам некогда чудом уцелевшего легендарного Шарру, пришли посланцы Амалека звать добровольцев на войну против евреев, Акки обрадовался. Конечно же, он пойдет! Он на всю жизнь усвоил слова деда: «Дети мои! Помните, что сделали нам сыны Исраэля. Отомстите! Уничтожьте их так же, как они уничтожили всех мужчин в нашем Шхеме! Слава богам, они ушли с нашей земли. Не дайте им вернуться! Когда настанет час – встаньте у них на пути!»