Четыре крыла Земли

Сейчас он стоял в глубине недавно отстроенной арки, прислонясь к железной двери, и смотрел на ребят в черных ермолках с карабинами в руках, один за другим ныряющих в зубастую брешь в стене, чтобы, растворившись в кротовьих переулках Старого Иерусалима, вынырнуть уже по другую сторону его расчерченных в клетку стен. Либо у Шхемских ворот, где вместо бойниц – ниши со скульптурами. Либо у Львиных, над которыми нависли каменные морды, возможно, тех самых львов, что привиделись султану Сулейману Великолепному в ночном кошмаре, который придворными мудрецами был истолкован как знак, что надо строить новые стены вокруг Старого города. Либо у Сионских, через которые почти столетие спустя в этот старый город на плечах охваченных беспричинной паникой арабов ворвутся израильские солдаты, и произойдет окончательная и необратимая встреча стосковавшихся за тысячелетия друг по другу жениха и невесты, Народа и Земли. Одного за другим провожал рав Гиллель уходящих взглядом и шептал слова Торы: «А сыны Израиля уходили – свободные и бесстрашные!»

* * *

Свечение на востоке было подобно лунному, но шло по всему горизонту. Летучие мыши, очевидно, почувствовали, что скоро эти робкие льдистые лучики окрепнут, засветятся новыми теплыми красками и в клочья разнесут черные шатры, которые бедуинка-ночь воздвигла на склонах нагорья Наби-Самуэль. В холодных голубых волнах разлившегося по небу сияния, они метались с каждой минутой все отчаяннее, и когда эта истерика, эта какофония пятен достигла апогея, унеслись в зияющие меж белых валунов черные провалы.

Где-то рядом обрушилась горсть камушков, затем треснула ветка. Омар Харбони весь напрягся, прижав палец к курку карабина с такой силой, что даже в мутных предрассветных лучах видно было, как тот побелел. Спокойно! Это то ли даман, то ли ихневмон – мало ли какая четвероногая мелочь здесь шляется. А может, шакал. Как бы в подтверждение этому из-за косматого, поросшего молодым сосняком гребня послышался хор шакальих стенаний.

А по обнаженному небу уже побежали первые краски. Казалось, там только что вспыхнула яркая радуга – вспыхнула и развалилась, и все цвета перемешались в наступившем хаосе. Коктейль. Петушиный хвост. Отсюда, с высоты, вся равнина была как на ладони. Правда, дорогу можно было разглядеть с большим трудом – ее и в упор-то различить было непросто – те же камни, что и вокруг, только помельче. А травка, недоеденная бедуинскими козами – она даже на дороге успевает подрасти, прежде чем колесо очередной повозки ее раздавит. И это тракт Иерусалим – Тверия!

Да, Палестина – мертвый край. Так пусть он таким и остается! Пусть будет вечно на теле земли подобен шраму, атласному пятну от ожога – лишь бы никогда дождевыми каплями не обрушивались на эту землю сыны проклятого племени, мечтающие перепахать сначала ее, а затем и весь мир!

На озаренной восходящим солнцем простыне равнины показались три точки. Они! Даже Сариа зашевелился за валунами и напряженно заржал.

– Тихо! – прикрикнул Харбони, и конь опять замер.

Сейчас Харбони тремя выстрелами свалит Шукейри и двух его спутников, скорее всего, этого самого Гиллеля, да будет он проклят, и еще какого-нибудь еврея, да будут они все прокляты! Затем он спустится и подберет феску шейха и – что там у евреев – картузы, шляпы или меховые шапки, каждая из двенадцати лисьих хвостов. А дальше надежда на ноги-крылья Сариа.

На этих крыльях влетит он в лагерь, обрушит на бедуинов новость:

– «Вставайте! Шейха убили! Мы с ним были вдвоем, а тех было трое! Шейх Махмуд – о святая душа! – наслаждается гуриями в Райском саду. А этих убил я – вот этой самой рукой! Из вот этой самой винтовки! Отмстим, братья! Уничтожим змеев, змей и змеенышей, попавших нам в руки! Не нужны нам их мерзкие деньги! Смерть проклятому отродью!»

Конечно, все это страшно рискованно. Найдется кто-нибудь вроде Абеда или Али-Рахмана, кто засомневается, не сам ли Оседлый разделался и с Шукейри, и с евреями – уж больно гладко все соответствует его навязчивой идее расправиться с пленниками. Но что тот сможет против толпы? Если как следует разъярить орду бедуинов, если со всех сил заорать «Дави евреев!», то начнется такое, что десять али-рахманов и двадцать абедов ничего поделать не смогут. Воодушевленный этой мыслью, Омар крепче сжал в руках свой «Шарп».

Секунды тянулись нестерпимо долго, слипаясь в минуты. Солнце медленно вскарабкивалось на синюю крутизну, упираясь лучами в уступы редких облаков. Точки на дороге понемногу росли, превращаясь во всадников. Уже ясно различимы были очертания верблюда, на котором чернел человек в феске – шейх Шукейри, – и по тому, что слева и справа плыли два пятнышка поменьше, Харбони понял – спутники шейха едут на ослах. Что ж, так и положено зимми! Хозяева-мусульмане должны возвышаться над униженными неверными. Ах, если бы все было настолько просто! Чувствовал Харбони, сердцем чувствовал – евреи лишь маскируются под зимми. Захватить они хотят этот край, сердце мира!