Четыре месяца темноты

Неважно, что завтра им попадет, зато сегодня – их праздник. Кто-нибудь из тех, кто живет на соседней улице, уже сидит дома, вперив глаза в экран, и жадно погружается в виртуальное убийство. А нужно было подождать всего пятнадцать минут!

Она внимательно огляделась. Не хватало все тех же: Афанасьева, Урбанского и Тугина, их подруги Кулаковой, а еще, пользуясь случаем, исчезли Затишная и Водянкина, весь день страдавшая головной болью.

Скоро появился классный руководитель, но шум не стих.

«Они ведут себя с ним иначе, чем с другими учителями, – поняла Люба, – они считают кабинет своим. Как будто это островок свободы посреди правил и законов. Но ему от этого не легче».

Вслед за учителем в класс вошла невысокая девочка с удивительными волосами. Мелкие пружинки вокруг ее головы напоминали мягкие березовые сережки. Она моргнула глазами, обрамленными пушистыми ресницами, как маленькая птичка, и приоткрыла рот, по-детски оттопырив нижнюю губу. Класс мгновенно затих. Любопытство пересилило все.

– У вас появился новый друг. Она теперь с нами в одной лодке, – сказал учитель. – Позаботьтесь о том, чтобы Рада чувствовала себя здесь как дома. Кто покажет ей школу и классы, где у вас проходят занятия?

Не поднялось ни одной руки. Тень снова легла на лицо Кирилла Петровича, и он начал самостоятельно назначать ответственных.

Тем временем девочка села рядом с Любой. Было столько свободных мест и незанятых парт, но новенькая предпочла составить ей компанию. Люба хотела отодвинуться, но новенькая вдруг открыто улыбнулась ей.

«Так вот зачем нам рассказывали о крысах. Я та самая, которую уже били током».

– Заканчивая школу, вы сможете приобрести двадцать пять врагов или двадцать пять друзей, – говорил Кирилл Петрович, почему-то волнуясь. – Кто из вас захочет выйти в опасную взрослую жизнь без поддержки? Собирайте друзей, пока не остались одни.

– Привет, – прошептала новенькая и снова моргнула, как птичка.

– Привет, – улыбнулась Люба, пряча скобки, и, не выдержав, добавила: – У тебя волосы, как пружинки… Можно?

Новенькая кивнула. Люба протянула руку и потрогала пальцами удивительные кудри. На ощупь они были, как кошачьи уши, как шкурка кролика или как плюшевая игрушка.

Люба ожидала по привычке, что девочка сразу замотает головой, или даст ей по руке, или отодвинется на стуле, потому что так делали все в классе, с кем она пыталась поиграть, но новенькая не только не сделала этого, она еще раз улыбнулась и протянула руку к Любиным волосам.

Предыдущая классная руководительница запрещала Землеройке трогать других детей, говорила, что это дурная привычка и «не нужно провоцировать конфликт». Что значит «провоцировать»? Люба не знала такого слова и решила, что это что-то связанное с воровством. И как может Землеройка не трогать все вокруг, если под землей она ориентируется по запахам и на ощупь?

Прикосновение новенькой было таким неожиданно ласковым, что Люба вздрогнула. Но кудрявая девочка как будто этого не заметила. Страшных Любиных скобок на зубах она тоже не замечала.

– Мне нравятся твои волосы. Они как лучики.

– Они как солома, – ухмыльнулась Землеройка.

– Солома пахнет летом. У бабушки в деревне я очень любила сено. В него можно было нырять с головой.

Ничего веселого девочка не говорила, но, глядя на нее, Любе хотелось улыбаться.

– Как тебя зовут? – тихо спросила сказочная девочка.

– Люба, – она так редко называла свое имя, что произнесла его как чужое.

– А меня Рада. Это значит – радость.

Девочка протянула ей руку, и Люба робко вложила пальцы в ее маленькую ладонь. Так они просидели до конца урока.

«Она просто не знает тебя. Она новенькая», – попискивала Землеройка, словно вход в нору завалило и зверек в тревоге не мог выбраться наружу.

Но девочке почему-то не хотелось слушать его. Она чувствовала теплую руку соседки, и ей было очень спокойно и хорошо, так, как бывало только с мамой вечером перед сном, когда Люба засыпала, а та сидела рядом.

Монгол

Под школьной лестницей есть деревянная дверь. Куда она ведет? Никому не известно…

Старик позвенел ключами, напевая что-то себе под нос, и дверь за ним захлопнулась. Щелкнул железный замок.

«Облако обнимает гору, чтобы смыть с нее дневную пыль», – сказал себе Монгол.

Жестяное ведро весело зазвенело, когда в него полилась вода из водопровода. Моющее средство запенилось на поверхности. Тряпка на швабре вобрала в себя воду и шлепнулась на каменные ступени, истекая пеной.

Старик танцевал самый неуклюжий вальс в мире. Истоптанный, усталый, пыльный мир становился свежим, сияющим, ступень за ступенью. Старик медленно спускался вниз, а за ним вырастала зеркальная лестница. Раз, два, три! Раз, два, три! Что это за медведь кружится в танце со шваброй?

Монгол вдруг остановился, услышав пролетом ниже чьи-то голоса.

– Ну, еще раз. Ну? А теперь в шею. Тебе нравится? – Юные голоса шептались, но эхо гулко разносилось по пустой лестнице.

Старик мельком взглянул на школьные часы – в такое время из учеников остаются или те, у кого задерживаются на работе родители, или те, кому не хочется идти домой.