Четыре месяца темноты

Это была уже четвёртая двойка. Между ними плясала, словно на углях, одна несчастная тройка, полученная юношей, когда он списал.

Прозвенел звонок. Но ещё долго в ушах у парня звенело. Андрей слышал свой голос, громко возражающий, и ему казалось – чем громче он говорит, тем скорее получит желаемое. Нужно было только не сдаваться. Но ответом был жестокий отказ, презрительный взгляд и неудовольствие оттого, что он находится рядом и говорит с ней.

Он первым вышел из класса и быстро побежал по каменной лестнице вниз. Никто не должен был увидеть его слёзы. Андрею удалось сдержаться, он весь покраснел. Тут же звон усилился, и новая волна возмущения подкатила к горлу, а потом сдавила череп тисками. Его снова унизили и ограбили, как тогда, в вагоне. Он снова казался себе беспомощным. Мир жесток. Мир несправедлив.

Он забежал под лестницу и остановился у деревянной двери, всегда запертой. Куда ведёт эта дверь? Никто не знает.

«Я не тупой! Не тупой!» – от бессилия и злобы он вдруг сжал крепко кулак и со всего размаха ударил по двери.

Что за этой дверью? Спрятаться бы за неё, спрятаться ото всех, остаться там. Он ударил ещё и ещё раз. Лопнула деревянная рейка. Боль заставила его остановиться. Он взглянул на дрожащую руку: кожа на костяшках побелела и местами была содрана.

Андрей приложил пальцы к губам, а свободной рукой остервенело дёрнул ручку. Но дверь в лучший мир давно была заперта, и он почувствовал, как крепко держит железный засов.

Мать долго везла его через пробки до травмпункта и сыпала проклятьями из-за того, что ей пришлось отпрашиваться с работы, а он теперь не сможет писать в школе.

Изредка она переключалась, адресуя свои ругательства какому-нибудь лихому водителю, который влезал перед их автомобилем. Когда юноша сжимал ладонь, боль усиливалась, а когда раскрывал – утихала.

На улице уже царила темнота, хотя не было и шести часов вечера.

Они заблудились и никак не могли найти нужное здание. Андрею пришлось выйти из машины на холод, чтобы посмотреть адресные таблички. Когда они зашли в тускло освещаемый коридор больницы, он почувствовал, что боль как будто прошла. Так бывало с ним ещё в детстве: стоило прийти к врачу, как он тут же чувствовал себя лучше.

Врач взглянул на рентгеновский снимок, затем отвёл взгляд и оценивающе посмотрел на юношу:

– Трещина в кости. И где ты так?

– Шкафом придавил.

Врач бесцеремонно взял его руку и осмотрел с разных сторон.

– И как себя чувствует шкаф? Разбил ему нос или фингал поставил?

Андрей не сдержался и улыбнулся:

– Шкаф не виноват.

Ему наложили гипс. Пока доктор что-то писал в карточке, Андрей взял снимок, посмотрел на свет и сказал вслух:

– Повреждена пястная кость фаланги среднего пальца.

– Учишь анатомию? – спросил доктор с уважением в голосе.

Юноша поднял гипс и пошевелил запертыми в колодку пальцами.

– Что главное для хирурга? Руки или голова?

– Не убить кого-нибудь случайно, – ответил врач, не отрываясь от карточки.

Так же долго они с матерью возвращались домой. Она не говорила ни слова.

В салоне играло радио. Разноцветные огни расплывались в сырой холодной мгле.

Аладдин смотрел в окно, и у него были как минимум две причины для радости: ему нравилось, как выглядит его новая рука, теперь похожая на руку супергероя, – её вид несомненно вызовет массу вопросов у одноклассников; а ещё ему можно три недели не писать контрольные работы.

И ещё он думал о том, что станет известным врачом, – но это будет ещё не скоро, так что пока можно расслабиться.

Фаина

Она была унижена и раздавлена, но самое неприятное – ей до сих пор было не согреться. Холодный кабинет, выложенный белым кафелем, металлические инструменты, сквозняки, ледяная кушетка. Неужели здесь нельзя было поставить обогреватель? Они что, не понимают, что холод превращает плановый осмотр в пытку?

Даже теперь, когда она оделась и села на стуле напротив доктора, Фаина помнила прикасающийся к ней металл.

Врача тоже нельзя было назвать тёплым, общительным человеком. На голове и на лице у него полностью отсутствовал волосяной покров, он двигался неторопливо, и его синие, близко посаженные глаза напоминали студёную воду.

«Я всё понимаю. Я всего лишь очередная надоевшая ему часть работы. Ещё одна жалующаяся пациентка, от которой он хочет избавиться. Но для меня-то это не рутина, а чудо. Я жду ребёнка! Это взрыв, шок, буря в моей голове! Внутри меня живой человек. Новый человек! Это же не обыденность, если с тобой происходят такие метаморфозы!»

– Посмотрите результаты анализов, – сказал молодой врач, протягивая ей папку и не отрываясь от своего письма.

От звука его голоса Фаину передёрнуло.

Хорошо, что ученики не знают о том, что она пошла к доктору. Она представила, сколько было бы шуток на эту тему. Фаина Рудольфовна, строгая и важная, каждый день стоящая перед ними у доски, вдруг оказывается на кушетке и на живот ей выдавливают из тюбика холодный гель.

Хотя, с другой стороны, подросткам полезно было бы узнать, что учителя не с Марса прилетели. Они болеют и устают, в муках рожают и носят детей – они тоже люди, в конце концов.