Четыре месяца темноты

Девушка опустила глаза и, подняв руки, проворковала:

– Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой!

– Замолчи!

Фигурки на дальнем конце поля стали указывать на неё, а потом замахали руками. Мальчик отделился от взрослого и побежал вперёд.

Люба растерялась.

Ангелина сделала кошачий шажок одной ногой. Её тонкая шея выгнулась, а ржавые волосы чуть колыхались от ветра. Теперь она уже не поднимала глаз. Люба видела её покрытые охрой ресницы.

«Лучше бы она смотрела».

– Я умирала уже сотни раз, – промурлыкала Ангелина. – Мне не страшно.

Она сделала ещё шаг.

– Стой на месте!

Тугин обхватил голову и сел на корточки. Кулакова нервно теребила завязки на куртке и кусала губы. В образовавшийся полукруг неожиданно вбежал Илья Кротов. Он задыхался.

– Люба, что они… Уф-ф… Кирилл Петрович сейчас…

Он заметил пистолет и остолбенел.

– Ты не сможешь. Слишком много свидетелей! – Ангелина сделала ещё шаг.

– Смогу! – крикнула Люба так, что услышала эхо своего голоса из обгорелого дупла. – Сделаешь ещё шаг – и…

– И что?

– Замолчи! – крикнул на Ангелину Илья, он удивлённо рассматривал Любу, перепачканную сажей, с расцарапанной щекой. – Что вы с ней сделали?

Тёмная фигура приближалась, и Люба узнала Кирилла Петровича – он шёл медленно, спотыкаясь, словно не видел дороги.

Кротов резко развернулся и побежал к нему навстречу.

Люба качнула рукой и вовремя поймала себя на том, что чуть не выстрелила из-за резкого перемещения мальчика. Рука у неё замёрзла – она уже почти не чувствовала пальцев. Пистолет казался слишком тяжёлым.

Илья подбежал к учителю и что-то сказал ему. Люба видела сквозь сумрак, что у Кирилла Петровича какая-то белая повязка на голове.

«Что это с ним?»

– Люба! – крикнул он издалека, и голос у него был низкий, осипший. – Я уже пришёл! Тебе больше ничто не грозит. Оставь! Я решу это! Решу за тебя!

Ангелина сделала ещё шаг.

«Сегодня был очень сложный день, ни одна девочка не выдержала бы…»

Люба поняла, что у неё совсем не осталось сил.

Кирилл Петрович уже вошёл в полукруг. Кротов вращал горящими глазами.

Молодой учитель протянул руки и сказал почти шёпотом:

– Всё, моя хорошая. Идём домой. Опусти.

Люба ещё верила ему. В конце концов, это он говорил, что не стоит дружить с Чайкиной.

Её рука бессильно упала вниз. Она держалась, чтобы не рухнуть с рыданиями на лёд.

– Мы думали, она нас поубивает, Кирилл Петрович, – сказала Кулакова, прячась за его спину.

– Я обо всём расскажу маме… – всхлипывал Тугин, опустившись на колени.

Люба не поднимала головы. Что-то тёмное внутри её не давало ей выпустить оружие из рук. Завтра она придёт в школу, и всё повторится. Её рука снова поднялась.

– Не слушай их, Люба! – дрожащим голосом проговорил Кротов. – Они хотят тебя подставить.

Ангелина быстро пошла на неё.

– Стой… – прошептала Люба.

– Стой! – крикнул Кирилл Петрович, сорвавшись с места.

– Ты ведь не будешь стрелять в старую подругу? Я всё прощу. Дай игрушку.

Она уверенно протянула руку, чтобы отобрать пистолет.

Люба слышала, как хрустят льдинки и комки замёрзшей грязи под ногами Кирилла Петровича.

– Ты меня предала! – крикнула девочка и, зажмурившись, нажала на спусковой крючок.

В последнюю секунду она разглядела лицо Ангелины. В её наглых накрашенных глазах появился страх, самый обычный страх, какой бывает у кошки, когда она видит зверя покрупнее. И ещё одиночество, как у василиска, который выжег всё вокруг себя и ходит, бессмысленно выискивая жертву посреди голой пустыни…

Пистолет выстрелил.

Фаина

До этого дня она лишь смутно представляла себе, что такое усталость. Длительные роды изнурили её тело, природа швырнула её через весь космос, как астероид, и она в течение семи часов сгорала в атмосфере, теряя остатки сил, чтобы рухнуть в изнеможении на землю и дать начало новому живому существу.

Теперь её тело было чем-то вроде туманного облачка, расползающегося по больничной каталке.

– Мы вас оставим ненадолго в коридоре, а потом отвезём в палату, – сказала медсестра, укрывая её по шею одеялом.

Фаина моргнула.

«Мне всё равно, – думала она, ощущая, как её покачивает на волнах в невидимой лодке. – Только дайте поспать».

Она смотрела в потолок, но воспалённые глаза не желали смыкаться.

«Я забыла о чём-то важном. Что же я забыла сделать?» – каждая мысль её была словно пчела, застрявшая в меду.

Вдруг она внутренне рассмеялась над собой: «Забыла? Что ты могла забыть, глупая? Ты ведь только что родила!»

И сразу подумала, что, кажется, не видела своего ребёнка.

«Видела или нет? Неужели ты не помнишь?»

Она так разволновалась, что даже смогла высвободить из-под одеяла руку и зацепиться за край каталки.

В этот момент к ней подошла медсестра с каким-то рослым человеком в халате и маске.

– Ну как ты? Как? – пробасил незнакомец.

Фаина сощурилась и узнала мужа. Огромным усилием воли она улыбнулась.

«Нужно спросить его о ребёнке… Нет, не нужно. А вдруг…»

Пчёлы, залипшие в меду, высовывали лапки из сладкой патоки, но погружались ещё глубже.

Муж склонился над ней. Его глаза смеялись. Таким счастливым Фаина не видела его очень давно. Маска нелепо зашевелилась, когда он быстро заговорил: