Четыре овцы у ручья

Я пожал плечами:

– Пусть будет правда.

– Вот видишь, – кивнул Маэр, – не отрицаешь. Тебе вроде как все равно. Почему, парень? Ты ведь идешь в тюрягу – хорошо, если лет на пятнадцать. Ну, что ты молчишь?

– А что говорить, Меир? Ты же видел, как я работал – сутками, не выходя. Какая разница, где сидеть взаперти? Думаешь, мой кабинетик просторней этой камеры?

– Это сейчас одиночка, – хмыкнул он, – пока следствие. Потом-то тебя посадят в общую – там ты по своему кабинетику и затоскуешь.

Кэптэн Маэр полез в карман и достал оттуда маленькую черную кипу.

– Вот, возьми.

Я вытаращил глаза от неожиданности. До этого мне приходилось накрывать голову кипой лишь в тринадцать лет во время бар-мицвы – если не считать похоронные церемонии.

– Ты что, босс? Я ж не религиозный…

– Дурак ты, – вздохнул он. – Религиозность тут ни при чем. Кипочка в тюрьме – типа знака отличия. Потом поймешь. Бери, кому говорю!

Я взял. Кэптэн Маэр хлопнул себя по коленям и поднялся с койки:

– Ну, теперь всё. Прощай, парень. Бог знает, когда еще свидимся. Если тебе чего надо – типа носков, одеяла, шампуня и так далее – говори сейчас.

Я помялся, не зная, стоит ли продолжать, но искушение было слишком велико:

– Мне бы фотографию, босс. Она наверняка есть в деле.

Он кивнул:

– Фотографию? Хорошо, попробую. Чью, Лейлы? Родителей?

– Нет, – смущенно проговорил я. – Джамиля Шхаде. После выстрела. Как он лежит щекой на столе с дыркой в виске.

Кэптэн Маэр как стоял, так и застыл с приоткрытым ртом. Потом повернулся и, не вымолвив больше ни слова, покинул камеру. Из чего я резонно заключил, что моя просьба, скорее всего, останется невыполненной, и оказался в итоге прав. Больше мы не виделись – кэптэн, как и другие мои стеснительные коллеги, не присутствовал даже при оглашении приговора. Кстати, о суде: Шапира, мой защитничек-старик, проявил себя с неожиданно сильной стороны. Пускаясь на всевозможные ухищрения, он всячески затягивал процесс, так что к моменту решающего заседания общественная значимость дела была во многом позабыта. Учитывая смягчающие обстоятельства, связанные с личной трагедией, мне дали всего десятку вместо первоначально светившего пожизненного.

Тюремная камера, куда я попал, была небольшой, зато малонаселенной. Кроме меня там обретались еще трое: знатный уголовный авторитет Чико Абутбуль, его оруженосец Ави Загури по прозвищу Шаркан и русский бомж Коста, чьего полного имени не знал никто, включая, возможно, его самого. К тому моменту вся тюрьма уже не только знала мельчайшие подробности моего дела, но и успела детально обсудить их. В этом отделении сидели только за убийство: боссы-заказчики типа Абутбуля, солдаты-киллеры типа Шаркана и случайные «бытовики» типа женоубийц или такого вот Косты, по пьяни зарезавшего своего лучшего друга-бомжа.

Мой случай выглядел уникальным на фоне этой привычной классификации и потому возбуждал всеобщее любопытство. Высокая честь соседства с главой мафиозной семьи Чико Абутбулем выпала мне именно по этой причине: ему просто захотелось поближе познакомиться со столь необычным фруктом. Жизнь за решеткой бедна событиями, а приход «человека из Шерута» был, как ни крути, событием. Администрация не стала возражать. Абутбулю вообще мало кто отваживался возражать, в том числе и тюремное начальство. Себе дороже.

Внешне Чико напоминал драного помоечного кота: худющий, костлявый, с круглой продувной физиономией и редкой порослью на верхней губе. Меня он принял в «свои, правильные» сразу и безоговорочно.

– Молодец, мужчина. Завалил арабона-маньюка и правильно сделал! Всех их надо под корешок, ублюдков… – Абутбуль перевел взгляд на мою голову и осуждающе хмыкнул: – А где ж твоя кипа, братан? Тут все свои с кипочкой ходят. Или ты не свой? Промежуточный, вроде Косты? Кто ж тогда твою спину от арабонов прикроет?

Я вспомнил слова кэптэна Маэра про «знак отличия» и машинально полез в карман. Подаренная боссом черная кипа так и пролежала там невостребованной все время следствия и суда. Я вытащил ее и нахлобучил на макушку. Чико одобрительно ухмыльнулся. Кэптэн и в самом деле знал, о чем говорил. Можно счесть это уступкой или малодушием, ведь я всегда был далек от религии. Но в тюрьме трудно жить одиночкой, да и зачем? Разве на воле люди не объединяются в группы? Группа семьи, группа друзей, группа однокашников, группа коллег, группа однопартийцев…