Четыре овцы у ручья

Мне оставалось только вздохнуть: воплощение плана перейти к неприметной жизни скромного торговца тканями с самого начала пошло наперекосяк…

С тех пор минуло почти два года, и нет мне покоя у подножия горы Мерон, как и раньше на берегах Нила. Снова на моем лбу шутовское клеймо праведника-чудотворца – то ли целителя, то ли колдуна. Следуя примеру великого Рашби, я не беру в руки перо: лгать не могу, а открывать истину боюсь. Впрочем, можно не сомневаться: рано или поздно ученики издадут книгу тайного знания, приписав ее авторство мне, к тому времени уже покойному. Не сомневаюсь, там будет полно чепухи. К примеру, калабриец Хаим Виталь записывает каждое мое слово; не помогают ни просьбы, ни запреты. Пишет и пишет, пишет и пишет, и нет на него угомону.

– Что ты пишешь, Хаим? Прекрати!

Поклонится, отступит на шаг-другой, понурится и упрямо молчит. Во всем остальном повинуется беспрекословно, но только не в этом. Окаменел, уперся, как мул на краю обрыва: кричи не кричи – с места не сдвинешь. Сначала я намеревался взглянуть на эти его записи, но потом передумал – во избежание еще большего расстройства. Достаточно тех диких небылиц, которые рассказывают обо мне в синагогах Цфата и Тверии, на рынках Дамаска и Бейрута, на дорогах Иудеи и в долинах Галилеи. Что я могу прочитать на лбу любого встречного человека все его прошлое и будущее. Что я вызываю души покойных раввинов и вселяю их в тела своих учеников. Что я понимаю язык птиц и зверей, а потому они дружно смолкают, дабы не мешать праведнику, стоит лишь мне выйти на природу. Что когда я прихожу на кладбище, у людей темнеет в глазах из-за столпившихся вокруг меня невидимых душ…

О-хо-хо… но пока что темнеет в глазах у меня, и не только из-за вечерних сумерек. Озноб бьет все сильнее – значит, жар усилился. Надо встать, запереть лавку и подняться наверх, в комнаты. Кровать стоит возле окна, и с подушки хорошо видно небо. Моему телу тридцать восемь лет, и у него легочная чума. Пора, Цахи-сынок. Пора.

8

Это ведь как посмотреть. С одной стороны, операция в Дир-Кинаре закончилась оглушительным провалом: два погибших спецназовца, включая офицера, абсолютно безрезультатный обыск и, главное, побег Джамиля Шхаде, который теперь, конечно, забьется в самую глубокую и труднодоступную нору. С другой, в Шеруте наконец-то осознали, какой матерый зверь водил нас за нос в течение многих месяцев, разыгрывая роль безобидного интеллектуала, легального журналиста, маменькиного сынка. Пробитый в скале туннель длиной в полторы сотни метров, по которому он ушел в соседнюю апельсиновую рощу, а оттуда в темную самарийскую ночь, красноречиво свидетельствовал о высочайшем ранге Джамиля Шхаде.

Такие дорогостоящие сооружения не строят для функционеров среднего звена. Назначение подземного хода далеко не ограничивалось маршрутом спасения, благодаря ему Шейх долгое время получал возможность незаметно встречаться с коллегами-нелегалами, планировать теракты, устраивать совещания с командирами боевых звеньев и вести подготовительные беседы с кандидатами в человекобомбы. Он ухитрялся делать это втайне не только от информаторов и наблюдателей Шерута, но и от собственной семьи – достаточно было всего лишь спуститься на цокольный этаж и запереть за собой дверь.

При этом Шхаде ни на минуту не поддавался обманчивому чувству безопасности: судя по результатам обыска, он пребывал в постоянной готовности к нашему визиту. Мы были в полушаге от того, чтобы уйти из Дир-Кинара с пустыми руками; в этом случае кэптэн Маэр получил бы от директора нагоняй за неверную оценку ситуации и погоню за миражами, я стал бы всеобщим посмешищем, а Джамиль спокойно вернулся бы к легальной жизни в кругу семьи и к своим прежним занятиям за дверью цокольного этажа, точно зная, что Шерут вряд ли скоро отважится на повторную попытку. Честно говоря, нам просто повезло, исключая, конечно, капитана Эреза Брагински и его бойца, старшего сержанта Цахи Лурье, светлая им память.

Принимая от меня письменный отчет, кэптэн Маэр испытывал явную неловкость. Думаю, он винил себя в гибели спецназовцев, и неспроста: если бы в операции участвовал он или другие старшие командиры, они ни за что не позволили бы Эрезу лезть в туннель наобум, без необходимых предосторожностей. Но босс не был бы боссом, если бы позволял подобным эмоциям влиять на расположение духа. Минуту-другую спустя, успешно переборов излишнюю чувствительность и вернув голосу прежнюю начальственную безапелляционность, он уже выдавал мне новые указания.

– Отныне, парень, ты занимаешься только этим гадом, – сказал кэптэн Маэр. – Считай его своим личным проектом. Я говорил с директором – ты получишь все ресурсы, какие потребуются. Все ресурсы и полную самостоятельность. В рамках разумного.

– В рамках разумного? – переспросил я. – Что это означает?

– Слушай, не умничай, да? – ворчливо проговорил начальник. – В рамках разумного значит в рамках разумного. Иди, свободен.

Он остановил меня, когда я уже шагнул за порог:

– И это… выпусти мадам, его мамашу. Эта птица нам не по зубам.