Четыре овцы у ручья

И жалобы на круглосуточную работу волшебным образом прекратились. Трудно вспоминать о нормах служебной сетки, когда возвращаешься с места расстрела женщины-поселенки, а в глазах еще стоят залитый кровью салон подержанного «фиатика», изрешеченные пулями дверцы и трупы застреленных в упор детей на заднем сиденье. В упор, в лицо, сквозь руки, выставленные защитным жестом навстречу рычащему стволу автомата…

Но что мы могли сделать? Информаторы словно испарились – боялись, не выходили на связь. Против нас воевали целыми деревнями. Справиться с этой волной террора удалось лишь много месяцев спустя, когда правительство наконец решилось нейтрализовать Арафата и последовательно, город за городом, дом за домом, вычистить оружие из всевозможных крысиных нор.

Ну а я… я вернулся на первую клетку, как в детской игре с фишками и кубиками, и на этой клетке крупными буквами значилось имя Джамиля Шхаде – похороненного и воскресшего. Он же как сквозь землю провалился. Время от времени, не в силах вынести вопросительных взглядов кэптэна Маэра, я принимался орать, припоминая близких родственников женского пола – как его самого, так и всей вышестоящей начальственной иерархии вплоть до главы правительства.

– Чего ты от меня хочешь? – орал я. – У тебя ведь был его адрес! Я положил его тебе на этот вот стол! Оставалось только влезть в джипы, поехать в Рамаллу и взять этого гада за гузку. Что вы сделали вместо этого, помнишь?! Они хоть понимают, эти политики, насколько труднее найти его сейчас, когда информаторов впятеро меньше, а стрельбы впятеро больше? Да и где гарантия, что на этот раз будет иначе?

Кэптэн Маэр вздыхал, зажимая в ладонях лысую голову:

– Остынь, парень. Никто тебя не обвиняет. Все знают, что ты из кожи вон лезешь. Что если кто и может на него выйти, так это ты. Не ори, пожалуйста. Просто скажи: есть хоть что-нибудь? Намек, ниточка, догадка…

Я угрюмо молчал. Моей единственной зацепкой оставалась Лейла, но ни беседы с нею, ни жучок в ее телефоне, ни прослушка в семейном доме Шхаде не приносили ни одного лучика надежды. После встречи в парке мы виделись еще несколько раз и вели дружеские пустопорожние разговоры. В университете ей засчитали год Сорбонны, и теперь она училась на социолога сразу со второго курса.

– Ничего нет, Маэр. И хватит доставать меня этими вопросами. Будь уверен, когда что-нибудь наклюнется, ты узнаешь об этом первым.

– Черт-те что… – еще безнадежней вздыхал начальник. – Люди уже на грани. Если на стенку не лезут, то друг на друга кидаются…

Острая необходимость в передышке и в самом деле назрела. Наверно, из этих соображений директор и дал добро нашему отделу, когда один из ветеранов, особо не рассчитывая на согласие, стал приглашать сослуживцев на празднование бат-мицвы своей племянницы. Ветерана звали Шломо Ханукаев – то ли из грузинских, то ли из горских евреев. Шеруту он отдал лет сорок – сначала оперативником, затем координатором района, а потом, перейдя на административную должность, мало-помалу добрел до заведующего архивом. Шломо любили все, но, принимая от него конвертик с приглашением, разводили руками:

– Извини, братан, вряд ли получится. Запретят. Сам знаешь, как зашиваемся…

– Знаю-знаю, – кивал седой головой Ханукаев. – Но ты все-таки возьми, авось звезды и сойдутся. Сам знаешь, кавказцам в таких делах не отказывает даже Всевышний. Обижать не хочет.

Сослуживцы кивали, полностью солидаризируясь с опасениями Всевышнего. Когда на семейное торжество приглашает ашкеназ, можно отбояриться без особых проблем. Приглашениями марокканцев, триполитанцев и тайманцев уже так просто не пренебречь – приходится придумывать солидную отговорку. То же с курдами и иранцами. Но в принципе для любого соплеменника из любой страны исхода можно надыбать достаточно весомую причину отказа – вопрос лишь в качестве правдоподобия и в количестве сопутствующих извинений. Для любого – но только не для кавказца! Кавказцы не принимают никаких объяснений. Пригласили – изволь прийти, чего бы это тебе ни стоило. Иначе – обида, и не простая, а кавказская – смертельная, грозная, как черная бурка над горной саклей.

Видимо, директор руководствовался именно этими соображениями, когда согласился на почти поголовное участие нашего отдела в семейном празднике Шломо Ханукаева. Уж если оголять немалый участок фронта на целый вечер, то хотя бы по действительно значимому поводу. Потому что кавказцам в таких делах не отказывает даже Всевышний.

Не знаю, как другим, но мне это было совсем некстати. Во-первых, как раз на тот вечер я запланировал очередную встречу с Лейлой Шхаде. Во-вторых, ужасно не хотелось переться в Хадеру, где, как выяснилось, гнездился семейный клан Ханукаевых. Но когда я пришел отпрашиваться, кэптэн Маэр даже слушать не стал.