Четыре письма о любви

Что́ Мьюрис мог ему сказать? Сейчас больше всего на свете ему хотелось стукнуть Падера кулаком по спине: было в нем, в его медлительности, в его почти демонстративной снисходительности, с которой он присутствовал на собственной предсвадебной вечеринке, нечто такое, из-за чего Мьюрису вдруг захотелось вывести его из себя. А главное, с того момента, когда Падер прибыл на остров, он почти никак не обнаружил своих чувств к Исабель. Она держала за локоть – не за руку, а он только ухмылялся, глядя на прохожих. Да что такого она в нем нашла? Как могла она предпочесть его тому же Шеймасу Бегу – невысокому голубоглазому юноше, который когда-то сидел рядом с Исабель в школе, а сейчас кружил ее по залу?

– Ты любишь мою дочь? – Вопрос сорвался с губ Мьюриса неожиданно для него самого, но совсем рядом братья Джойсы наяривали на скрипках, и Падер его не расслышал.

– Что-что?

– Ты… иди-ка сюда. Нет, давай лучше выйдем на минутку.

И пока Маргарет Гор осторожно извлекала из глаза то ли соринку, то ли колючую частичку материнского горя, Мьюрис вытащил Падера в темноту. Переход от духоты паба к прохладе и свежести ночи был таким быстрым, что звезды в небе вдруг куда-то поплыли, а привязанная у причала синяя лодка Горана словно повисла в воздухе, не касаясь воды. Впрочем, через несколько мгновений ночной пейзаж снова принял обычный вид.

Мьюрис несколько раз моргнул, чувствуя, как ночной ветерок холодит ему затылок. Момент был важным: он хотел получить от стоявшего перед ним шута горохового ответ на свой вопрос. Точнее, даже не ответ, а невозможное, невероятное доказательство того, что да, он любит Исабель. Подняв правый указательный палец, Мьюрис проговорил раздельно:

– Я хочу, чтобы ты мне ответил. Я хочу, чтобы ты объяснил, почему я должен позволить тебе жениться на моей дочери.

Не успели эти слова сорваться с его языка, как он словно наяву услышал голос Маргарет, которая сурово отчитывала и бранила его, но отступать Мьюрис не собирался.

В ответ Падер сморщился, выразительно поднял брови, но тут же нахмурился, отступил немного и тихонько выдохнул уголком рта; снова подняв брови в знак того, что он совершенно серьезен, Падер отвернулся и, ухмыляясь, уставился куда-то в морскую даль. Самый тон, каким был задан вопрос, застиг молодого человека врасплох, и он воспринял его почти как агрессию.

В следующее мгновение рука Мьюриса легла на его плечо, развернула. Падер взглянул в лицо будущему тестю, но увидел не его, а собственного отца.

Он сбросил чужую руку с плеча.

– Не вам что-то мне позволять или не позволять, – отчеканил Падер и, обогнув Мьюриса, двинулся назад, к пабу. От сознания того, что ему удалось наконец осадить собственного папашу, его походка стала еще более развязной.

– Эй, постой! Погоди-ка минутку! Всего минутку!..

Мьюрис схватил Падера за пиджак, потянул – и вдруг почувствовал сильный толчок. Небо у него над головой вдруг распахнулось во всю ширь, а звезды совершили полуоборот и дождем посыпались в море. Не удержав равновесие, Мьюрис завалился на бок и почувствовал, как впивается в щеку холодный галечник дорожки.

Это не был удар, да и Падер не собирался сбивать его с ног. Увидев, что его будущий тесть упал, он хотел броситься на помощь, но его опередили трое мужчин, которые как раз вышли из паба, чтобы немного проветриться. За ними высыпали наружу почти все гости. Поднялась суматоха, люди пытались помочь Мьюрису подняться, поставить его на ноги, но только мешали друг другу. Выбежала на улицу и Маргарет; она тоже поспешила к мужу, старательно скрывая свою досаду.

– Все в порядке, все в порядке. Я просто упал. Камни были мокрые!

Прозвучало несколько острот, касающихся Мьюриса и виски, а также советов, которые он, должно быть, давал голуэйцу, после чего вся толпа вернулась в паб.

Маргарет Гор знала, что на самом деле все было не так безобидно, но спросить, в чем дело, она не осмелилась. Этой ночью они с Мьюрисом долго не могли уснуть: обоим казалось, будто они отдают свою дочь на заклание. Об инциденте возле паба Мьюрис не упоминал, но, ворочаясь с боку на бок, не мог не думать о том, что будущее Исабель больше от него не зависит. Она выйдет за этого человека, а ему останется до конца дней лелеять горечь своей потери. Для Мьюриса это был еще один серьезный удар, но за свою жизнь он успел к ним привыкнуть. С чего бы разочарованиям и потерям прекратиться именно сейчас, думал он. «Завтра… завтра я проснусь, чтобы расстаться с последней надеждой сделать свою семью счастливой. Не пройдет и года, как Исабель возненавидит своего мужа, а еще она возненавидит меня за то, что я ее не остановил. Боль неправильного выбора останется с ней навсегда, но… Но что я-то могу поделать?!.»