Четыре после полуночи

Шутер замолчал. Несколько мгновений тишину нарушал только резкий шорох листьев, потревоженных поднявшимся легким вечерним бризом.

– То, что ваш рассказ такой же, как мой, я выяснил без помощи друзей. Я, видите ли, подумывал продать ферму и рассудил: будут деньги – смогу писать днем, пока голова свежая, а не только на ночь глядя. Риелтор в Перкинсберге предложил мне встретиться в Джексоне с человеком, у которого в Мис’ипи много молочных ферм. Я не люблю ездить дальше десяти – пятнадцати миль: голова начинает болеть, особенно если ехать нужно по городу – дураков там расплодилось больше некуда, поэтому я выбрал автобус. И при входе вдруг вспомнил, что не взял ничего почитать. А я ненавижу долго ехать в автобусе без книги.

Морт спохватился, что невольно кивает, слушая. Он тоже терпеть не мог садиться в автобус, поезд, самолет или машину, не прихватив что-нибудь почитать, и посущественнее, чем газета.

– В Перкинсберге нет автовокзала – «грейхаунд» на пять минут останавливается у «Рексолла»[17]. Я уже стоял на ступеньке автобуса, когда спохватился, что еду с пустыми руками, вот и попросил водителя подождать. Он ответил – с меня жирно будет, он и так опаздывает и отъедет через три минуты по своим карманным. Успею – он будет рад, нет – могу поцеловать его в задницу при следующей встрече.

Он говорит как писатель, подумал Морт. Черт меня побери, если это не так. Он попытался отогнать эту мысль – вряд ли стоило сейчас об этом думать, но не мог справиться с собой.

– Я вбежал в аптеку – в перкинсбергском «Рексолле» есть старомодная проволочная стойка для газет, такая крутящаяся, как в маленьком универсаме неподалеку от вашего дома.

– В «Боуис»?

Шутер кивнул:

– Да. Я схватил первую книжку, попавшуюся под руку. С тем же успехом это могла быть Библия в мягкой обложке, там стояли такие, но не судьба. Это оказался сборник ваших коротких рассказов – всех, кроме этого.

Пора прекращать. Это же бойлер, который вот-вот взорвется. Надо сбросить пар прямо сейчас.

Но Морт с удивлением почувствовал, что ему не хочется. Возможно, Шутер действительно писатель, раз он соответствует двум основным требованиям – рассказывает историю, которую хочется дослушать до конца, хотя уже понимаешь, чем все это закончится, и переполнен дерьмом настолько, что чуть не лопаешься.

Вместо того чтобы сказать то, что полагалось, – даже если Шутер, по дикой натяжке воображения, говорил правду, он, Морт, обогнал его с этим несчастным рассказом на два года и потому сказал:

– Значит, вы прочли «Время сева» в июне прошлого года в междугороднем автобусе по дороге в Джексон, куда направлялись продавать свою молочную ферму?

– Нет. Если точно, я прочел его на обратном пути. Ферму я продал и поехал на «грейхаунде» с чеком на шестьдесят тысяч долларов в кармане. Первую половину ваших двенадцати рассказов я прочитал до Джексона. Истинными шедеврами я их не назову, но один раз прочитать можно.

– Спасибо.

Шутер изучающе посмотрел на Рейни:

– Я не старался сделать вам комплимент.

– А то я не понял.

Шутер секунду подумал и пожал плечами:

– В общем, на обратном пути я прочитал еще два рассказа… а потом этот. Мой рассказ.

Он взглянул на облако, ставшее воздушной массой переливчатого золота, и снова на Морта. Его лицо по-прежнему было бесстрастным, но Морт вдруг понял, что сильно ошибался, считая, что в Шутере есть хоть капля спокойствия или безмятежности. Просто Шутер натянул на себя железную смирительную рубашку, чтобы не разорвать Мортона Рейни голыми руками. Лицо оставалось бесстрастным, но глаза горели глубочайшей, дичайшей яростью, какую Морту доводилось когда-либо видеть. Он понял, какую глупость совершил, отправившись по тропинке у озера навстречу, возможно, собственной гибели от рук этого типа. Перед ним стоял человек, обезумевший достаточно, чтобы совершить убийство.

– Я удивлен, что никто раньше не спрашивал у вас об этом рассказе, ведь он не похож на остальные. Нисколько. – Голос Шутера был ровным, но Морт уловил огромное напряжение человека, едва удерживающегося, чтобы не наброситься с кулаками, с палкой, вцепиться в горло; это был голос человека, который знает: чтобы перейти от слов к убийству, ему достаточно услышать собственный голос, закручивающийся восходящей спиралью до регистра воплей обманутого; голос человека, знающего, как фатально легко он может превратиться в одержимого линчевателя.

Морт словно оказался в темной комнате, пересеченной волосяно-тонкими растяжками, идущими к пакетам с бризантной взрывчаткой. Трудно было поверить, что всего несколько секунд назад он чувствовал себя хозяином положения. Его проблемы: Эми, творческий тупик – казались теперь второстепенными деталями не имеющего важности ландшафта. Они вообще перестали иметь значение. У него осталась только одна цель – добраться живым до дома, не говоря уж о том, чтобы увидеть сегодняшний закат.