Четыре сестры

И снова – хоп! Все. Кроме Энид. Которая простилась с нормандским тортом и прокляла Гортензию за то, что та отговорила ее еще раз пойти на «Титаник»: у Леонардо-де габариты кашалота и на дне моря ему самое место.

А Пелагия между тем продолжала:

– Вот вы и соберите сбруи, разложите их по номерам, смажьте седла, отнесите их в боксы, поменяйте подстилку и…

В тот день изрядно ослабла вера Энид во взрослых. И она в конечном счете поблагодарила Гортензию.

– Твои колени? – с подозрением повторила Беттина. – Ну… это колени.

Подол юбки упал. Шарли была совсем не удовлетворена этим ответом.

Женевьева поспешила добавить:

– У тебя ревматизм?

– А, для тебя я уже доросла до возраста люмбаго и остеопороза?

Шарли обиженно отвернулась. Женевьева не дала ей уйти:

– Они сногсшибательны. Перед твоими коленями все падут на колени. Если бы мне пришлось выбирать между ящиком шоколадных Бартов Симпсонов и твоим правым коленом, я выбрала бы колено.

Шарли уперла руки в бока:

– А что не так с моим левым коленом?

И тут же сменила тему:

– Вчера вечером из двух старых платьев, которые я сшила в лицее, я сварганила третье, и, гм, хочется узнать ваше мнение.

Она сбегала за платьем и приложила его к себе. Беттина икнула. Женевьева прикусила губу. Энид выдохнула УУУУх.

– Это… для… тебя?

– М-да.

У Шарли было выражение лица как у человека, рассказавшего анекдот, который ему одному кажется смешным.

– Мое мнение, – сказала Гортензия, – слишком низко сверху…

– …и слишком высоко снизу! – добавила Беттина.

Платье было великолепно. Все из атласа, красного, серого, зеленого, золотистого. Короче, платье для топ-модели на Каннском фестивале.

Но не для Шарли. Не для их сестры.

Любой сестры!

– Оно не… слишком… э-э…

– Короткое? – Шарли прыснула. – Да. Но ведь у меня ножки феи.

Беттина не сдавалась:

– Тебе не кажется, что вырез… в общем…

– Глубокий? Да. Но ведь у меня…

– У тебя?..

– Грудь богини.

– Это Базиль так говорит? – спросила Энид.

Женевьева молчала и разглядывала одну из карточек, которыми месье Суаредиссе, африканский колдун, живший неподалеку от их лицея, щедро снабжал учеников на выходе. Она только что нащупала ее в своем кармане.

Идиссе Суаредиссе, результаты поразительные и окончательные. Успех, счастье, сексуальная магия, таинственная удача, неотразимость, венец защиты, снятие порчи…

Что значит «венец защиты»? А «таинственная удача»? Ну а уж «сексуальная магия»…

– Грудь богини, – повторила Шарли. – И Женевьева сказала пять минут назад, что мои колени…

– Я не говорила про все колени. Я говорила про правое!

– Ты будешь это носить? – спросила Гортензия таким тоном, будто спрашивала: «Ты будешь есть компот из тараканов?»

– Почему бы нет?

– Когда?

– При случае.

Все вздохнули. Если Шарли планировала надеть это платье «при случае», велика была вероятность, что случай не представится… ведь Шарли никогда не носила платьев! За исключением одного раза в год, в начале весны. Назавтра она возвращалась к старым добрым брюкам.

Женевьева продолжала рассеянно читать прозу колдуна Суаредиссе: Верну неверного мужа, подскажу выигрышный номер в лотерею, предупрежу, если поезд или самолет, на который вы должны сесть, потерпит крушение, также…

– Поезд! – вдруг вскрикнула она. – Гарри! Дезире!

Все вскочили как ошпаренные. Поезд! Вокзал! Кузены! Из Парижа!

Это был еще один знак весны: Гарри и Дезире, дети дяди Флорантена – больше известного в семье как «мамин брат с приветом», – каждый год приезжали на весенние каникулы в Виль-Эрве. Их поезд прибывал в 17:11.

Было ровно 17:00.

* * *

Вот так в этот чудесный субботний день едва родившейся весны Шарли, Женевьева, Беттина, Гортензия и Энид – соответственно двадцати трех, пятнадцати, тринадцати, двенадцати и девяти лет – галопом примчались на вокзал.

Поезд опаздывал. Они рухнули, с облегчением переводя дух, на пластиковые сиденья на перроне. День был ясный, с редкими облаками и ветерком, легким как поцелуй (в щечку).

– Жаль, что Юпитер не может приехать с малышами в этом году.

– Некоторые люди работают. Имей это в виду, хоть ты и не из их числа, дорогая Беттина.

– Дядя Флорантен не работает, дорогая Шарли, – не осталась в долгу Беттина. – Тридцать четыре года, жена, двое детей – у него меньше оправданий, чем у меня!

– Он артист, – сказала Женевьева.

– Хм, – хмыкнула Гортензия.

– Поэт, – добавила Женевьева, которая всегда из принципа вставала на защиту отсутствующих.

– Одинокий мореплаватель, чистильщик обуви в Лиссабоне, мастер маникюра в Лондоне, пчеловод в Обраке, а теперь статист в кино, лично я называю это перекати-полем! – заключила Беттина тоном, не допускающим возражений.

– Едет! – воскликнула Женевьева, показывая на сходящиеся вдали рельсы, где показался поезд, как язычок на застежке-молнии.