Четыре сокровища неба

Я молюсь, чтобы мое лицо не дрогнуло, чтобы мои губы не разомкнулись в немом моменте паники. Я стираю остатки теней рукавом чаншаня, надеясь, что они еще ничего не поняли. Седой мужчина снова смеется, затем возвращается туда, где сидел, когда мы вошли.

– Это неважно, – говорит он. – Что такое еще одно тело? Можете спать на полу вдвоем. На всех не хватит одеял, так что вам придется просто спать в той одежде, в которой вы сейчас. Или, – его глаза сверкают, – возможно, вы сможете согреть друг друга. Тебе бы этого хотелось, мальчик? Бьюсь об заклад, что да.

Двое других мужчин смеются над этим. Я понимаю, что седой мужчина обращается к Сэмюэлу. Я жду, что тот как-то даст отпор, но его щеки порозовели, и он просто кивает. Он делает мне знак, и я отползаю в угол комнаты как можно дальше от троих мужчин, прекрасно осознавая, что все трое наблюдают за мной, даже когда не смотрят на меня.

Ночью я не сомкнуть глаз. Голова слишком полна страха перед тем, что должно произойти. Храп троих мужчин разносится по комнате. Твердый деревянный пол давит на мою бедренную кость. Сэмюэл тоже не может уснуть. Я знаю это, потому что не чувствую его движений.

Я думаю о борделе. О лице госпожи Ли, когда она поняла, что происходит, о ее гневе и страхе, да, страхе, когда Сэмюэл вытащил меня за дверь. О панике девочек, когда сводные братья приземлились на них, и о проклятиях этих мужчин. О единственном человеке, которого я не видела: о Ласточке. Что она делала в последние несколько мгновений перед моим исчезновением?

Если я когда-нибудь вернусь в Сан-Франциско, возможно, Ласточка будет заведовать борделем, и, возможно, ее будут звать не Ласточкой, а госпожой. По крайней мере, я знаю, что к тому времени Пион останется далеким воспоминанием. Эта мысль меня радует, и я позволяю себе улыбнуться в темноте. Где-то внутри я чувствую, как Линь Дайюй тоже улыбается.

Мы встаем до восхода солнца. Комната искажается темнотой, трое мужчин расплываются, медленно встают, стонут и потягиваются. Сэмюэл сидит, поставив локти на колени, и смотрит на меня.

– Ты поспала? – спрашивает он.

– Немного, – лгу я.

Мы спускаемся вниз по лестнице. В гостинице тихо, хозяина нигде не видно. У каждого мужчины есть по маленькому свертку, а у меня ничего нет, только одежда, которую дал Сэмюэл.

Я должна помнить, что нужно сутулиться при ходьбе, чтобы сделать походку тяжелее, а тело – массивнее. Мои плечи – лопаты, мои руки – молоты. Каждое движение – утверждение, каждое мгновение неподвижности – знак препинания.

«Вся каллиграфия, – как сказал мне однажды наставник Ван, – восходит к Дао, небесной природе человека. Мы общаемся с Дао, делая хорошие штрихи. Таким образом, идеальная линия становится высшим достижением.

Чтобы нарисовать хорошую линию, проводи кончиком кисти посередине каждого штриха. Это предотвратит появление потеков вдоль линии от непослушных волосков. Хорошая линия, толстая или тонкая, говорит о внутренней силе. Она полностью принадлежит сама себе, не оставляя места ни слабости, ни смятению духа».

Я могу притвориться таким мужчиной, решаю я, двигаясь вместе с другими мужчинами. Кем-то сильным, непреклонным и цельным, а не девушкой из ниоткуда, как Дайюй.

Думаю, это работает. Потому что трое других мужчин не смотрят на меня, пока мы стоим у гостиницы. Мы чего-то ждем. Сэмюэл смотрит на меня, дрожа. В Сан-Франциско утро холодное независимо от времени года, а вода в воздухе может быть льдом.

– Ты никогда не выживешь в Айдахо, если считаешь, что здесь холодно, – говорит седой мужчина Сэмюэлу. – Не будь слабаком, мальчик! Будь мужчиной.

Я пихаю Сэмюэла, чтобы сказать, чтобы он не обращал внимания на седого мужчину. Он отстраняется от меня. Я вижу, как он сжимает челюсти, чтобы перестать дрожать.

Приезжает повозка. Возница белый. Он спрыгивает с передка и встает рядом с повозкой, осматривая нас.

– Я думал, ты сказал четверо, – говорит он седому. Это он про меня.

– Он мелкий, – говорит седой. Он указывает на Сэмюэла: – А у него есть деньги.

Возница подходит к Сэмюэлу, глядя на нас обоих.

– Сто, – говорит он. – За каждого.

Сэмюэл нервно смеется.

– Сэр, это вдвое больше, чем платят другие.

– Я сказал сто, – повторяет возница. – Или у тебя проблемы со слухом, узкоглазый?

Сэмюэл вздыхает, шарит по карманам и достает кошелек. Возница пристально смотрит на него. Рядом с ним я чувствую себя очень маленькой.

– Хорошо, это хорошо, мальчик, – говорит он, когда Сэмюэл передает ему деньги. – Ладно, давайте. Забирайтесь в повозку.

Я сажусь, подтянув колени к подбородку, прижавшись задницей к дереву. Возница залезает на передок и кричит «Иии-ях!» лошадям. Повозка дергается вперед, постанывая под нашим весом.

– Эти деньги должны были пойти на еду и ночлег, когда мы доберемся до Бойсе, – шепчет мне Сэмюэл.

Я пожимаю плечами, зная, что седой мужчина смотрит на нас прищуренными глазами, хотя его слова вызывают панику. Он что-то вычисляет. Я выпячиваю подбородок, надеясь, что это сделает меня более мужественной. Он не отводит взгляд.