Четыре стороны сердца

Мужчины остались одни. Анри пробормотал несколько фраз – видимо, извиняясь, но его не услышали. Тогда он поднялся, бросил: «Доброго вечера» – разъяренным тоном, каким командуют: «В постель!» И теперь за столом сидели только двое – Людовик, уставившийся в пол, и Филипп, уставившийся на Людовика.

– Как вы думаете, завтра будет хорошая погода? – спросил Филипп.

– Понятия не имею. Да и кто может знать…

– Ваша очаровательная теща, по-моему, очень на это надеется. Должен заметить, что эта женщина полна оптимизма. Воплощение нежности – в ее-то возрасте…

– Я не знаю, сколько ей лет, – ответил Людовик, снова улыбаясь, как будто не мог удержаться, и это вызвало у его названого дяди смутное раздражение. Филипп никак не был связан с Фанни и, хотя относился к ней с изысканной учтивостью, прекрасно видел, что она смотрит на него, как смотрят на старую фотографию или на мумию, каковой он иногда и сам себя ощущал.

8

Когда Фанни снова увидела Людовика, она поняла, что это уже не прежний странный субъект без возраста и характера и, уж конечно, не робкий сирота, а мужчина, которому она теперь почему-то принадлежала. Больше всего ее тревожила его незлобивость – он и не думал гневаться или обижаться, когда с ним говорили свысока, с неумолимой враждебностью людей, которые нанесли кому-то смертельное оскорбление и сами же ненавидят за это свою жертву. Его снисходительность – или забывчивость? – только усугубляла подозрения окружающих. Фанни боялась, что причиной их враждебности могут быть самые низменные соображения, например материальные, и новая привлекательность этого человека блекла перед такой гипотезой.

Она решила поразмыслить об этом ночью и даже, может быть, уехать поутру, но в любом случае подробно все обсудить с Людовиком. Однако, едва улегшись в свою провинциально-пышную кровать – с бутылкой минеральной воды «Эвиан», стоявшей рядом, на ночном столике, точно строгая дуэнья, – Фанни преспокойно заснула. И под ее сомкнутыми веками мелькало одно и то же видение – Людовик, его смеющееся лицо, почти вплотную к ее собственному, его золотистые глаза, сияющие от счастья. Она не понимала себя. Когда она впервые, много лет назад, увидела Квентина, с его сочными губами, с его внешностью типичного британца, в ней мгновенно вспыхнула любовь, вспыхнула страсть. Людовик же внушал ей только сочувствие и интерес. Так что же это с ней творится?!

Но что бы с ней ни творилось, она уже крепко спала и не услышала, как ее воздыхатель бросает в закрытые ставни мелкие камешки. И это наверняка было к лучшему.

* * *

Наутро, когда Фанни вошла в столовую, Людовик уже стоял там, устремив взгляд на дверь, все с той же, вчерашней улыбкой, и ее поразили его глаза, сиявшие нетерпением и восторгом. У нее сжалось горло от неожиданной нежности; она остановилась на пороге, попутно отметив, что Мари-Лор ест свои тосты, сидя к ней спиной, и, значит, не может видеть выражение ее лица. Впервые она почувствовала себя виноватой перед дочерью и, садясь за стол, ощутила сильное желание устроить Людовику сцену за его нескромное поведение, как будто он накануне изнасиловал ее, сделал ей ребенка. Словом, за то, что он усугубил ситуацию и без того достаточно мрачную, если учесть настрой всех присутствующих.

– Доброе утро, – с улыбкой сказала она, обращаясь к сидящим за столом с вежливостью, которая была у нее в крови.

В ответ она услышала разноголосые «добрые утра», в том числе из уст Филиппа, которого сначала не заметила; он сидел за столом, кутаясь в слегка поношенный халат. Анри уже отбыл на завод, а Людовик, казалось, грезил наяву.

– Боже мой, мама, неужели вы и сегодня намерены заниматься этой адской работой?

Мари-Лор снисходительно взглянула на вельветовые брюки и шелковую блузку Фанни.

– При вашей фигуре вам следовало бы чаще носить брюки, они вас молодят еще больше. Да-да, поверьте, – добавила она, словно кто-то намеревался оспорить этот комплимент.

И Фанни радостно улыбнулась:

– Ты так думаешь? – Но тут же приняла озабоченный вид и, бросив на дочь растроганный взгляд, посоветовала: – Что касается тебя, моя дорогая, носи лучше платья. Ты всегда выглядишь такой очаровательной, с твоей тонкой талией, в плиссированных юбочках и туфельках с узким носком…

– Ну, сейчас я все-таки переоденусь, – сердито ответила Мари-Лор, указывая на свой костюмчик от Шанель. – Мне пора ехать на гольф.

Она обиделась на замечание Фанни по поводу ее нарядов, особенно в присутствии Людовика, который восхищался ее обликом, невзирая на свои неприкрытые измены, хотя сегодня не отрывал взгляда от ее матери. Фанни и в самом деле выглядела сейчас на удивление молодо, и упоминание о ее подлинном возрасте могло привести к нежелательным последствиям. Она встала из-за стола.