Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных

По крайней мере думаю, что моя семья подходит к этому честно. Моя бабушка по отцовской линии была еврейкой и жила в Берлине. В 1933 году, когда Гитлер пришел к власти, ей было девять лет. Ей исполнилось 15, когда ее отчим после погрома, случившегося в Хрустальную ночь, наконец перевез семью в Гамбург, а там они ступили на борт парохода «Манхэттен», плывшего в британский порт Саутгемптон. (Пассажиры, как мне однажды рассказали, стали открывать шампанское, но только когда убедились, что корабль покинул немецкие воды.) Ее родная бабушка, моя прапрабабушка, так и не смогла выбраться и впоследствии умерла в концлагере Терезин. Так что нетрудно понять, почему девочка-подросток, немецкая еврейка, обрела, а потом передала своим детям непоколебимое убеждение, что, если не запланировать все до мелочей, тебя или твоих близких может постичь ужасная судьба. Иногда, отправляясь в путешествие, действительно очень важно иметь побольше времени в запасе.

Впрочем, такая сильная эмоциональная приверженность планированию плоха тем, что она, хотя порой может предотвратить катастрофу, в обычное время усиливает именно ту тревогу, которую должно было бы уменьшать. Помешанный на планировании человек, в сущности, требует от будущего определенных гарантий. Но будущее не дает тех гарантий, которых ждет от него человек, по очевидной причине: они все еще в будущем. В конце концов, никогда нельзя быть абсолютно уверенным, что вы не опоздаете в аэропорт, сколько бы дополнительных часов вы ни встраивали в график. Точнее, уверенным быть можно, но только когда вы уже приехали и сидите в зале ожидания. Однако вас уже не утешает тот факт, что все оказалось хорошо, потому что он уже в прошлом, а теперь на повестке дня следующая порция будущего, о которой нужно волноваться. (Приземлится ли самолет вовремя, чтобы вы успели сесть на поезд? И т. д. и т. п.) Неважно, насколько далеко вы планируете: вам не дано успокоиться и обрести уверенность, что все пойдет именно так, как вы бы этого хотели. Напротив, область вашей неуверенности просто отодвигается все дальше и дальше к горизонту. Как только вы разобрались со своими планами на Рождество, пора думать о январских планах, затем – о февральских, а следом – о мартовских…

О своей невротичной семье я говорю в качестве примера, но важно понимать, что это глубинное желание сделать будущее надежным свойственно не только маниакальным планировщикам. Оно есть у любого человека, который о чем-то беспокоится, и неважно, как оно выражается: в составлении поминутных графиков работы или чрезмерно осторожных планах путешествий. По сути, тревога – это постоянные попытки разума породить чувство уверенности в будущем: ему это не удается, но он пробует снова и снова, как будто сами усилия, потраченные на то, чтобы тревожиться, могут как-то помочь предотвратить катастрофу. Иными словами, движущая сила тревоги – это внутренняя потребность заранее знать, что все будет в порядке: что партнер не покинет вас, что у вас будет достаточно денег, чтобы уйти на пенсию, что пандемия не заберет жизнь кого-нибудь из ваших близких, что ваш кандидат победит на следующих выборах, что вы сумеете справиться со своим списком дел к вечеру пятницы. Но попытка контролировать будущее – это яркий пример нашего нежелания признавать наши встроенные ограничения, когда дело касается времени, потому что эту битву тревожный человек никогда не выиграет. Нельзя быть полностью уверенным в будущем. Так что ваши стремления всегда будут превышать возможности.

Может случиться все что угодно

Я уже не раз подчеркивал, насколько важно признавать, а не отрицать неприятный факт, что у нас мало времени. Следует также понимать, что сама мысль, будто у нас есть время, несколько сомнительна. Как отмечает писатель Дэвид Кейн, у нас никогда нет времени в том смысле, в котором у нас бывают деньги в кошельке или ботинки на ногах. Говоря, что у нас есть время, мы на самом деле подразумеваем, что думаем, будто оно у нас есть. «Мы предполагаем, что у нас есть три часа или три дня, чтобы что-то сделать, – пишет Кейн, – хотя в действительности они нам не принадлежат»{79}. Несчетное число факторов может разрушить наши ожидания и лишить нас трех часов, которые, как мы думаем, у нас есть на то, чтобы поработать над важным проектом: начальник может вмешаться со срочной просьбой, метро может остановиться, мы можем умереть. И даже если мы получим эти полные три часа, в точном соответствии с нашими ожиданиями, мы узнаем об этом, когда они пройдут. Уверенность в будущем можно обрести только тогда, когда оно уже стало прошлым.