Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных

Надо сказать, у терпения ужасная репутация. Сама перспектива делать то, что, как вас предупреждают, потребует терпения, кажется непривлекательной. Впрочем, если быть более точным, она тревожит своей пассивностью. Терпение – это добродетель, к которой всегда призывали домохозяек, пока их мужья вели гораздо более интересную жизнь вне дома, или расовые меньшинства, которым предлагалось потерпеть еще несколько десятилетий, чтобы обрести гражданские права в полном объеме. Талантливый, но скромный сотрудник, который терпеливо ждет повышения, скорее всего, будет ждать долго – вместо этого ему следовало бы громко заявить о своих достижениях. Во всех перечисленных случаях терпение – это способ психологически приспособиться к невозможности повлиять на ситуацию, смириться с подчиненным положением в надежде, что в будущем все может наладиться. Но в ускоряющемся обществе многое меняется: терпение все чаще оказывается разновидностью силы. В мире, ориентированном на спешку, способность сопротивляться желанию спешить, позволять делам занимать столько времени, сколько они требуют, – это способ овладеть ситуацией, выполнять важную работу и получать удовлетворение от самого ее выполнения, а не ждать вознаграждения усилий в будущем.

Первый урок подобного рода дала мне Дженнифер Робертс, преподаватель истории искусств в Гарвардском университете{127}. В начале курса Робертс обычно дает студентам одно и то же задание, вызывающее у них панический ужас: выбрать картину или скульптуру в местном музее и смотреть на нее три часа подряд. В это время никакой электронной почты или социальных сетей, никаких быстрых вылазок в Starbucks. (Робертс неохотно признает, что перерывы на посещение туалета разрешены.) Когда я сообщил другу, что собираюсь посетить Гарвард, чтобы встретиться с Робертс и самому проделать упражнение по разглядыванию картины, в его взгляде я прочитал восхищение и страх за мой рассудок, как будто я объявил о намерении в одиночку проплыть на байдарке всю Амазонку. И он был не совсем неправ, беспокоясь за мое психическое здоровье. Выполняя задание в Художественном музее Гарварда, я только и делал, что ерзал на своей скамейке. В это время я был готов проделать бесчисленное множество дел, которых обычно не переношу: отправиться в магазин за одеждой, собрать шкаф, исколоть себе бедро кнопками – просто потому, что все это можно было сделать быстро.

Такая реакция не удивляет Робертс. Она настаивает на том, чтобы упражнение длилось три часа, именно потому, что знает, как это мучительно долго, особенно для тех, кто привык к стремительности жизни. Робертс хочет, чтобы люди лично испытали это странное мучительное чувство, когда застреваешь на месте не в силах ускорить темп, и поняли, почему так важно преодолеть это чувство и перейти к тому, что лежит за его пределами. По словам Робертс, эта идея пришла ей в голову, когда она увидела, что ее студенты испытывают огромное внешнее давление – как цифровые технологии, так и сверхконкурентная атмосфера Гарварда требовали от них все большего ускорения. И Робертс поняла, что ей недостаточно просто раздавать задания и ждать результатов. Она сочла своим преподавательским долгом попытаться также повлиять на темп, в котором работают ее студенты, помочь им замедлиться до скорости, которой требует искусство. «Кто-то должен был дать им разрешение тратить такое количество времени хоть на что-нибудь, – сказала она. – Кто-то должен был дать им другой набор правил и ограничений вместо тех, которые преобладали в их жизни».

Некоторые виды искусства достаточно очевидным образом диктуют аудитории временны́е рамки: когда вы смотрите, скажем, «Женитьбу Фигаро» в театре или фильм «Лоуренс Аравийский» в кино, у вас нет особого выбора, кроме как позволить спектаклю или фильму длиться столько, сколько надо. Но другим видам искусства, в том числе живописи, полезен внешний диктат. Слишком легко сказать, бросив один-другой взгляд на картину, что вы увидели ее. Поэтому, чтобы ученики не торопились с выполнением, Робертс пришлось сделать заданием само требование «не торопиться».

Она и сама проделала это упражнение с картиной «Мальчик с белкой» американского художника Джона Синглтона Копли. Позже она написала о своем опыте:

Мне потребовалось девять минут, чтобы заметить, что форма уха мальчика точно повторяет форму ворса на животе белки и что Копли устанавливал какую-то связь между животным и человеческим телом… Прошло добрых 45 минут, прежде чем я поняла, что кажущиеся случайными складки на занавесе на заднем плане на самом деле были идеальными копиями уха и глаза мальчика.