Четыре встречи

Сентябрь пришел мягкой долгожданной прохладой, тяжелыми темно-сизыми тучами, расплывчатым, во влаж-ной ретуши зябких ветров, многоцветием плащей, зонтов и реклам. Горожане, отогревшись у жарких морей и на дачных просторах, соскучившись по привычной суете, спешили окунуться в жизнь мегаполиса. Площади дыбились митин-гами, СМИ исходились хохотом, пошлостью и негодовани-ем. Робкие души восставляли себя на кровожадную борьбу за блажные идейки; торговцы торопились закрепиться в по-литике; политики, маргиналы и уличные актеры, ради зри-телей, казалось, готовы были стать на уши – только б обес-печить себе прекрасное «завтра». Марине хватало своих «сегодня».

Это только кажется, что прочитав десять газет вместо одной, узнаешь в десять раз больше. На самом деле, отложи ты их в сторону, прогуляйся по городу, посмотри, чем он дышит, о чем молчит, – куда больше узнаешь. Марине каждый день по работе «гулять» приходилось. Тут хочешь не хочешь к большой жизни приобщишься, шума и толчеи до отвала наешься, домой как за спасением бежишь. Только здесь, в безмолвии собственного убежища, в неподпадении под власть времени, она ощущала дыхание настоящей жизни, своевольной и неугомонной, и это ощущение придавало дерзости теории и практике ее существования. Ремонтно-строительные настроения все чаще устрем-лялись к потолку. Весь в черно-бурых пятнах протечек,      с бетонными неровностями, он по-прежнему походил       на челюсть много- и гнилозубого монстра. Но слишком поднаторела Марина в своей борьбе за выживание, в рабо-те мастерком и зубилом, чтоб пугаться этого чудища. Наоборот, в упрямом стремлении насытить собой, своей живучестью каждый сантиметр собственного жилища было особое вдохновение – вдохновение жизни, незримо побеждающей дух запустения.

Даже Алексей со временем будто проникся этим тайным знанием и стал находить свою эстетику в убогости Марининой комнатушки, свой возвышенно-художествен-ный стиль. Так руины древности и сегодня очаровывают историков, художников, ученых и туристов.

                                            ***

Дощатый пол в комнате был вымыт по-настоящему, как учила бабушка, ошпарен крутым кипятком и отдраен    с песком и мыльным раствором, отчего древесина, светлея на глазах, скрывалась в волютах поднимающегося пара,     а по квартире разливался горьковатый аромат свежего де-рева. Оставалось себя в порядок привести (заодно и пол вы-сохнет), – но не успела. В квартиру позвонили, так в «рабо-чем» и пошла открывать.

– Ох ты! – выдохнул Алексей, увидев Марину в крас-ной косынке, из-под которой темными змейками выбива-лись влажные блестящие пряди, во взмокшей мужской ру-башке, завязанной под грудь, и в черных обтягивающих   то ли лосинах, то ли леггинсах, как их там женщины назы-вают. И надоела ему эта дружба с Мариной! со всем ее «ду-ховным» и «платоническим»! вмиг надоела.

– Алеша? Мы же не договаривались, – жестом пото-ропила Марина будто остолбеневшего гостя, чтобы самой не простыть на сквозняке.

– Сегодня день такой. Мне можно! – опомнившись, шагнул он в коридор.

– Что за день?

– День моего рожденья!

– Ну вот, а я в таком виде! Ты проходи, я сейчас, – хотела она оставить Алексея. Но он придержал ее, как-то вдруг окутав собой, своим солнечным сиянием, и Марина словно ослабла:

– Я грязная, Алеш...

– Ты? – он приподнял ее лицо за подбородок.

И словно Энское солнце озарило сумрачное Василе-островское лукоморье, и легкое тепло разлилось по ее телу, щекоча смешными мурашками. И он целовал их, едва при-касаясь, словно боясь смутить их веселье

...а в глазах его – синее небо, на губах – откровение    чуда, привкус солнца и трепет свободы, драгоцен- ной и жаркой как кровь…

                                              ***

Ее лицо, обрамленное свободно разлившимися ручья-ми волос, перламутрово сияло сквозь синеватую тьму. Ниспа-дающие темно-фиолетовые тени старого покрывала сво-бодно обтекали женский силуэт. Будто не доверяя призрач-ному видению, Алексей скользил пальцами по грани света и тени, по тому отсвету, который художники называют рефлексом. Неожиданно для себя оказавшись первым мужчиной в ее жизни, он вслушивался в ее настроение:

– Жалеешь?

– Нет, – прикрываясь красным шелком, села Мари-на, порываясь встать.

– Куда? – придержал он.

– Одеться.

– Зачем? – притянул он Марину к себе на грудь, чтоб видеть ее лицо, но оно спряталось у него под мышкой.

– Не знаю, Алеш, – Марина ни о чем не жалела, и даже была рада, даже до трепета, до дрожи, но стыдилась... бог знает чего стыдилась. – Совсем не знаю... не умею я...

– Да это я понял... – добродушно ответил он, гладя шелковистые длинные волосы и целуя Марину в макушку. – Я вот чего понять не могу, любая девушка рано или позд-но мужчину встречает, женщиной становится. А ты будто  в монастыре родилась и дальше монастырских стен жизни не видела. Хотя в монастыре, боюсь, о любви и мужчинах побольше твоего знают. Ты ж вроде с мамой и бабушкой жила. Вы что, никогда не секретничали по-женски?