Четыре встречи

– Не случалось. – Еще бы они секретничали! Ба-бушка до конца своих дней любила деда и уважала муж-чин, матушка ненавидела Мрыськиного отца, а мужчин презирала. Не сходясь в своем отношении к мужскому по-лу, они попросту закрыли столь щекотливую тему для лю-бого рода обсуждений, предоставив Марине самой во всем разбираться, когда придет время.

– А с подружками?

– Не-а, – в той школе, где у Марины были подруж-ки, интересы были совсем детские. А в другой – с подруж-ками не сложилось. Да и секретничать поводов не было, если не считать первой встречи с Алексеем. В общем, живя в чисто женской семье, Марина никакой необходимости в мужчинах не видела, себя ущерб-ной безотцовщиной не считала, об отце, как другие дети   из неполных семей, не мечтала и не грустила. В остальном смутно полагалась на природу. В конце концов, ее никто  ничему не учит, но все цветет, растет, плодоносит.

– А книги? Ты же читать любишь... Стихи, искусство.

– Люблю. Но там о другом. О высоком и прекрасном!

– А близость? Близость мужчины с женщиной, по-твоему, не прекрасна? Вот дружба между ними, женщи-на-«свой парень» и мужчина-«лучшая подружка», это, извини, чушь полная.

– Не знаю, Алеша, – шептала из-под мышки Марина.

– Я знаю! – он чуть развернул ее за плечо, и заме-тив увлажнившиеся реснички, сам едва не расстроился    от такой пронзительной нежности и трогательной искрен-ности, и ласково отведя несколько локонов, прикоснулся    к ее губам, уже уверенный, что ему ответят.

                                                 ***

Как ни воспевайте снега и метели, сны и покой, –   зи́мы для Марины были настоящим испытанием. Долгие ночи, колючий блеск, скупость красок и холодá, холодá, холодá. Но та зима – с запахом пряного черного винограда, горького шоколада, отутюженного белья (прощайте, мечты о белом, выровненном потолке!) – примирила ее с ужасами анабиоза. И пока природа спала, Марина училась любить     по-новому, по-женски. Привыкшая держаться с людьми    на расстоянии, а то и вовсе ежиком, она даже дома серди-лась на неожиданные прикосновения Алеши и приливы его слишком чувственной для нее нежности. Но это только раззадоривало его воображение и романтическое, и вполне физиологическое. А если он позволял себе чуть больше, чем представлялось приличным Марине, – тут же спешил убаюкать ее своими головокружительными поцелуями и одурманивающими речами:

– Чего ты боишься? Меня? Себя? Своих страхов? Чувств? Они грязны настолько, насколько их пачкают люди. Один смотрит на картину и видит дар художника, запечат-ленное движение, другой, – сплошные пошлости. А тебе чего бояться? С твоим-то сердечком?

Марина не знала, можно ли верить Алеше, но как возражать тому, у кого на губах привкус солнца?

Глава 16. Лето на двоих

Как же хочется лета! После долгих холодов и про-низывающей влажности, исходящихся воем ветров и бес-конечной тьмы, будь она неладна! И вот уже оттепель, и солнышко кропит золотом по талому снегу, и прелью пахнет, – а до лета еще далеко. Уже и туманы придут, оку-тают землю белесой пеленой, уберегая будущие листики  от солнечных ожогов, и отступят, явив глазу человеческому золотистую зелень начала весны, и воздух станет прозрач-ней и звонче, – а до лета все далеко. И хотя зима была мяг-кой и теплой, а весна – ранней и бурной, только к лету Ма-рина очухалась от спячки и теперь наслаждалась ликова-нием жизни. Здесь, в краю болот и ветров, неудобно глинистых для растений почв, нужны особые стойкость и верность, чтобы вот так, из года в год всходить среди камней, строи-тельного мусора, на прогоревших болотах и пережженной вместе с прошлогодней травой земле. И каждая травинка, дичок-сорнячок дышат этой преданностью, и что-то там поглощая и отдавая, пропитывают ею сам воздух, чтобы вновь и вновь насыщать северное лето красками, кон-трастами, переливами. Как не проникнуться этим торже-ством! Тем более, когда впереди отпуск маячит.

А вот в душе Алексея царило совсем не летнее уны-ние. Еще недавно он ожидал встретить человеческий рас-цвет сознательным холостяком, пузатым, бородатым гурма-ном и меломаном. А теперь похудел, снова брился, подза-горел и был уверен, что тридцать три не просто расцвет, –  а вторая молодость, легко сочетающая задор и опыт, удаль и благоразумие, лучшее время, чтобы любить легко и глу-боко, нежно и пылко, прочувствованно и спонтанно. Тем противней было ему думать, что проживает он это время порознь с Мариной. Переезжать к нему она не соглашалась, – очень за свою комнатушку беспокоилась (как ключи-то дать не побоялась!), отговаривалась тем, что ей от дома       до турбюро добираться ближе. Но не перевозить же ему свою отлаженную лабораторию в старую коммуналку с вет-хой проводкой. Просить Марину, чтоб устроилась ради него на другую работу? А потом начнется «я ради тебя... а ты...»