Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия

– А может, первый реальный шаг к переменам в самой России, – добавил Трофим. – Тебе такой вариант не приходил в голову?

– Да ну, брось. Так и про тех, кто в Афгане воевал, говорили, и про тех, кто в Чечне… А возвращались они в жизнь и растворялись в ней. Приспосабливались, кто как мог».

Ответ про удушение революции можно найти, например, у того же Прилепина в юбилейном интервью газете «Труд» (http://www.trud.ru/article/03-07-2015/1326592_rodinu_nado_znat_v_litso.html): «Нет никакого интернационала революций, как остроумно заметил один человек. С чего мне принимать социальную революцию на Украине – откровенно западническую и русофобскую? Я же не мазохист. Я патриот своей страны и за чужие революции не болею».

По его мнению, присоединение Крыма и Донбасс – это тоже революции, только свои: «Микро-революция, национальная, имперская, дипломатическая, международная и внутренняя – как раз такая, о которой мы говорили и мечтали. И намечтали себе. И Донбасс – тоже революция, хоть и не удавшаяся пока в полной мере. И эти революции – мои. А майдан – не моя».

На упреки Романа о призывах воевать Захар также ответил в одном из своих интервью: «Я никогда и никого не призывал отправляться в качестве добровольцев, ополченцев или кого угодно, не призывал к участию в войне против Украины. Я занимаюсь сугубо гуманитарной деятельностью, помогаю гражданам Донбасса в сложившейся ситуации» (http://www.mk.ru/culture/2015/07/06/zakhar-prilepin-ya-nikogda-ne-prizyval-otpravlyatsya-voevat-na-ukrainu.html).

Там же он сказал, что «такое пугливое существование – из-под полы, из подземелья – русской литературе не было свойственно никогда. Ей была свойственна другая традиция. Тогда на все войны и Ломоносов, и Державин откликались одами, славящими величие русского оружия». Об этом он позже написал свою книгу «Взвод».

Если Прилепин фразой будто рубит сплеча, то Сенчин сомневается, он за многим подозревает подвох, он размышляет, будто с миноискателем идет.

Валерия Пустовая однажды сравнивала Прилепина и Сенчина на основе противопоставления «“рахметовщины” и “обломовщины” – разрушительного действия и разрушительного недеяния». Внешне всё выглядит именно так, особенно если отбросить эпитет «разрушительный». Сенчин из текста в текст выводит галерею персонажей обломовского типа. Но это всё очередной сенчинский обман, тупик лабиринта его произведений. Каждый его герой потенциально деятельный человек, он до поры прощупывает почву, чтобы прорвать покрывало инертного мира. Тот же Шулин – герой повести «Полоса». Далеко не каждому это удается, крест этот – тяжкий.

Сенчин жаждет «брожения умов», нынешнее же поколение, современные люди «закостенелы, неразвиты, ленивы» – пишет он в статье о Виссарионе Белинском «Конгревова ракета». И здесь, конечно же, проблема в поколении, которое «в самом начале пути оказалось словно бы перед глубоким оврагом, который нужно или перепрыгнуть или скатиться на дно. «Всё или ничего» – эта формула определяет российскую действительность последних десяти-пятнадцати лет» («Новые реалисты», 2003).

Кстати, о проекте гипотетической революции Сенчин писал в упоминавшейся уже колонке «Если завтра… Все-таки…». Повод – предложение написать небольшой рассказ за десять тысяч рублей о революции в России в ближайшее время. По большому счету, будет всё «как и раньше». Полумиллионный митинг, берут Кремль, несколько сотен погибших. А наутро – перестановка мест слагаемых: нынешние политические аутсайдеры распределяют власть, проходит некоторое время, «но улучшения не наблюдается – механизм сломать не удается». Да и новые отцы государства станут говорить, что его «невозможно изменить за сутки»…

По большому счету персонажи Сенчина тяготеют к прилепинскому Саше Тишину, просто они знают заранее итог – исякание прекрасных и губительных порывов, привыкание к жизни. Это знание часто мешает им наслаждаться чудом жизни. Герой Прилепина всегда остается самим собой, не свыкается с существующим порядком вещей, обретает волю, способность к действию. Он готов на внерациональные, абсурдные поступки.

А ведь тот же Саша Тишин при первом своем появлении в прилепинском романе не предпринимает активных действий, он довольно пассивен. Его «подтолкнули в спину стоящие позади», он еще пытается анализировать, размышлять, выступает как наблюдатель. Однако затем и сам обретает действие, его заражает окружающая стихия: «Саша уже держал в руках оградку и тянул ее на себя». Тишин до поры ведом, он действует по инструкциям, которые ему спускают, часто втемную. Он будто марионетка в руках неведомых сил, пока сам не возьмет всё в свои руки и не поведет за собой, обретая тем самым и свою самостоятельность.

«Наше имя – Эдуард Лимонов!» – одно время скандировал хмельной Роман во время общих посиделок в каком-нибудь питейном заведении. Он сам очень близок к Тишину. Возможно, в какой-то мере Сенчин воспринимает его за вариант своей потенциальной, но неслучившейся судьбы.