Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия

«Его усилия были в основном молитвенные. Конечно, я в детстве алтарничал, ходил со свечой впереди крестного хода. Взаимоотношения у нас таковы, какие и должны быть у любящих друг друга родных людей. Отец помогает мне с моим сыном Ваней. Но я же не отпрыск пекаря или ювелира. Стать священником – глубокий и серьезный выбор. На всю жизнь. Отец шел к этому долго, через опыты. Он достаточно мудр, чтобы знать простое и сложное: каждому своя дорога», – рассказал Сергей о взаимоотношениях с отцом Александром Шаргуновым в интервью «Политическому журналу».

В интервью журналу «Фома» он говорил о своей детской уверенности, что станет священником: «Я уже с четырех лет начал прислуживать в алтаре. Помню, как владыка Киприан (Зернов; архиепископ Берлинский и Среднеевропейский, почетный настоятель Московского Скорбященского храма на Ордынке. – А. Р.) вверял мне старинное окованное Евангелие размером с мое туловище, и я его держал. Я был уверен, что стану священником, когда вырасту, и даже играл в священника. Из-за этого тоже возникали всякие коллизии. Как-то раз папа очень на меня рассердился: к нам пришел какой-то гость, а я вдруг начал бегать, размахивая часами на цепочке, как кадилом, а потом взял мамин платок и стал трясти им, как платом над чашей. Папа, конечно, выставил меня вон» (http://foma.ru/litsemerie-huzhe-lyuboy-brani.html).

В России литература тесно связана с церковной кафедрой, вышла из храма. Сам Сергей шел к Церкви через свои личные опыты. Он сознательно как бы отходил в сторону от нее, чтобы потом прийти, подчиняясь внутреннему неизбывному зову и притяжению.

В свое время у меня самого было что-то подобное: в студенческие годы я буквально бежал с обряда крещения, потому что пришел на него не сам, привели родственники, записали без моего ведома. Бежал, чтобы через несколько лет прийти уже самому, к тому же батюшке и в тот же храм.

Сергей не разливает в своих произведениях чрезмерного елея. Наоборот, пытается проверить веру «на зубок». Ваня Соколов – герой шаргуновской повести «Чародей» – «скучал всякий раз, едва заходил в церковь», «про Бога он не знал ничего». В «Книге без фотографий» слесарь, пришедший чинить что-то в ванной, увидев, как маленький Сергей играет, сказал: «В попа играешь!» Слесарь рассказал, что раньше тоже ходил в церковь вместе с матерью, но потом посмотрел передачу и стал присматриваться, «что за люди там, старые и глупые, да те, кто с них деньги тянет, и до свидания. Спасибо, наелся!».

Слова эти напугали героя. Абзацем выше он писал, что любил торжественность храма, где служил его отец, и дома продолжал играть в священника. После сам стал служить алтарником. Далее пишет, что к «двенадцати мне стало скучно в храме». Хотелось приключений, например, нападения сатанистов, от которых он всех спасет. Описывает случай, когда неизвестный человек украл в храме икону и с ней убежал, за ним Сергей. Догнал, но ничего не мог поделать со взрослым мужчиной, тот просто побежал дальше. Так героического поступка не получилось, вместо этого возвращался с чувством стыда, будто это он вор.

За скукой пришло равнодушие. Это чувство он уловил, когда вместе со всеми стал прикладываться к мироточащей иконе святителя Николая. Потом были многочисленные поездки по монастырям, святым местам, но при этом сам «оставался безучастен». Это равнодушие могло бы закрепиться окончательно, так довольно часто бывает, но…

В самые бунтарские годы, в семнадцать лет, Сергей участвовал в пасхальном крестном ходе. Он шел и думал: «Похристосуюсь пару раз, потом выйду и покурю». Но никуда не вышел и слился с общей радостью празднования, «как будто притянуло к оголенному проводу». Он не устраивал «опыты» по принципу Достоевского – «вера моя через горнило сомнений прошла», – но всегда чувствовал реальность этого «оголенного провода».

В раннем рассказе «По дороге в Пермь» храм соседствует с колонией заключенных: «Храм не простой, одна из стен его ограды – кирпичная стена зоны, сверху увитая колючей проволокой». Зона ограничивает храм: нельзя подниматься на колокольню, чтобы с нее не увидеть, что делается в том мире. Так совмещаются посю– и потусторонний миры. Два мира, у которых одна общая стена. Там вертухай на вышке и зеки, идущие строем. Здесь – мальчик-дурачок, который из-за храма «приносит полную лопату темного жидкого дерьма». Автору-рассказчику четырнадцать. Вся эта картина вполне могла бы стать поводом для гневного обличения Церкви, на нее и за меньшее набрасываются, но не стала. А ведь такие большие искушения зацепиться за эту лопату дерьма, за колючку, за запрещенную колокольню и сделать из этого обобщающий символ… Но даже в четырнадцать лет понятно, что всё это соблазны-искушения, которые своей очевидностью норовят заслонить истинную суть, оболгать. Сергей учится отделять настоящее от ложного, подменного.