Четырнадцатый апостол

Всего три буквы затертые – ККВ…
Три слова, за которые всех к стенке!
В этой стене, словно во вспоротом рукаве,
Нашли его гордого в глиняном застенке.
Так ранее убирали невыгодных сыновей,
Замуровывали тихо в тюрьмах и гротах.
Остов безвестной хаты, степной суховей,
Тополя, одинокие, как брошенная пехота.
Рваное знамя заката, разлитое во всю ширь,
Красное с чёрным гордо взвилось и пало.
В жадный век, когда мир ополчился на миръ,
Силой сваливая монархию с пьедестала.
Чья уверенная, наломанная в бою рука
Под жёлтую глину прятала старую славу?
Кружились снежинки белые с потолка,
И дрожали полы, заслышав казачью лаву.
А кто тогда первым переступил порог?
Во тьму – что с молитвой, что сквернословя…
И как только нас прощает Господь Бог?!
Со звездой во лбу и ладонями в братской крови,
Под далёкие крики детей, стариков, жен
Закрыть эти страшные, вырванные страницы.
…Я тоже порезал руку, вытаскивая из ножон
Холодную память давно отпылавшей станицы…

«Было дело под аулом у реки…»

Было дело под аулом у реки.
Шли в атаку родовые казаки
И полковник Селиванов-молодой
Поманил меня ухоженной рукой.
Дескать, видишь, вон стоит столичный хлыщ,
Кучерявый, модный, тощий, словно дрыщ!
Мол, желает любоваться, мать-етить,
Как мы нонче буйных горцев будем бить!
Так смотри, чтобы не лез, куда не нать!
А не то пред генералом отвечать…
Мы столичного тотчас берём в кольцо,
За бока, за рукава, за пальтецо.
Он смеётся, не напуган ни раза!
Только щурит голубущие глаза.
Полк в атаку! А столичный господин
Сам под пули так и лезет, ёшкин дрын!
Из ружья палит, орёт навеселе,
Казака не хуже держится в седле.
Ну и горцы встали, всем чертям назло!
Много наших в этой сшибке полегло.
И полковник Селиванов-молодой
Не вернётся к батьке с мамкою домой.
А когда сидели кругом у реки,
Хлыщ столичный с нами пил, читал стихи.
Про Руслана, про Людмилу, про любовь,
Так что грудь щемило и горела кровь.
Про анчара, про балканскую грозу,
Пару хлопцев аж пробило на слезу.
И от тех чудес кружилась голова,
Это ж божий дар, вот так слагать слова!
Уезжал, так мы прощались, как навек.
Он хороший был, по сути, человек…
Мы потом узнали, через много лет,
Что в столицах он был признанный поэт,
И простить себе до боли не могли –
Не сдержали, не спасли, не сберегли.
Не смогли поделать ровно ничего,
Как на Чёрной речке стрельнули его.
Мы крестились всей станицей, как же так?
Вот остался б с нами, добрый был бы казак…

«То ли бес помог, то ли как…»