Чезар

Священник пробрался через толпу, дождался кивка Рыкованова и начал читать молитву. Скорбно склонились головы. Лица охранников по-прежнему выражали сосредоточенность, и динамики за их ушами, похожие на пиявок, сообщали одну инструкцию за другой. Пикулев боялся, что дягилевские могут использовать этот момент для провокации, поэтому усилил меры безопасности.

Священника отвлёк сработавший брелок автомобильной сигнализации, но он не сбился с темпа и продолжил читать, нащупав через рясу карман джинсов и сжав его со всей силы, словно душил цыплёнка. Брелок поперхнулся и затих.

После отпевания все потянулись к покойному прощаться, но немногие решились поцеловать его в лоб: все знали, откуда был доставлен труп.

Лишь женщина в чёрном попыталась обнять его, и голова её мелко затряслась в беззвучном плаче.

— Ну, это его личное желание было, — катился низкий голос Рыкованова, объяснявший, почему прощание происходит в этой маленькой занюханной часовне, а не в храме Александра Невского, который они с Пикулевым возвели на въезде в город. — Тут его дом родной.

Выливаясь на улицу из душной церкви, толпа оживала. Когда выяснилось, что ехать на кладбище не нужно, потому что покойного кремируют, настроение улучшилось, и толпа забормотала на все лады, рассаживаясь по машинам и автобусам.

Поминки проходили в ресторане «Высота» на Кировке, который был гордостью Пикулева и находился на верхнем этаже «Чезар-Холла». Через панорамные окна открывался вид на реку Миасс, цирк и здание теплотехнического института с орденом Победы на фасаде, за которым на фоне дымного неба виднелись трубы чезаровских заводов.

Тяжеловесный интерьер ресторана с мебелью в барочном стиле и чересчур строгими официантами поначалу смущал гостей, не привыкших к такой обстановке, но когда все расселись и подали кутью, атмосфера разрядилась, зацокали вилки, и по залу потекли волны сдержанного шёпота.

Скоро принесли водку. Первым говорил Рыкованов, сжимая в огромной лапе рюмку, похожую на напёрсток:

— Кирилл Шелехов, царствие небесное. Потеря невосполнимая, ужасная утрата. Верный друг, отличный профессионал, человек слова и дела. Он был героем Аргуна, воевал с басмачами, с боевиками, так сказать, ваххабитами, с самой разной нечистью. И всю жизнь оставался человеком, который не терпел, когда обижают слабых. Он верой и правдой служил на «Чезаре», служил своему городу, своему народу. До последних дней рвался на фронт, но… Но вот не судьба.

Среди присутствующих были те, кто знал обстоятельства последних дней жизни Шелехова, но не знал, как это связано с его гибелью. Он был объявлен в розыск по подозрению в убийстве эко-активиста Самушкина, однако эта тема не поднималась. Многие из собравшихся не следили за его судьбой так пристально и не чувствовали желания топтаться на костях.

Когда Рыкованов замолчал, зал нетерпеливо зашоркал ногами, закряхтел, зашушукался. Бог с ним, с уголовным делом, но обстоятельства гибели Шелехова в зоне и причины его попадания туда требовали каких-то пояснений, ведь не может человек быть убит просто так. Нужна хотя бы предварительная версия, а полиция и даже СМИ отмалчиваются. А убийство-то, между тем, громкое. Дягилевские? Или всё серьёзнее?

Рыкованов почувствовал немой вопрос, откашлялся и добавил:

— Ну, что сказать… Погиб геройски, трагически, во время выполнения задания. Был вероломно застрелен сарматами, проникшими на территорию области. Повторил, так сказать, героическую судьбу отца.

Зал слегка ожил и обмяк, вполголоса обсуждая новую порцию информацию. Кто-то и так это знал или догадывался, но всё же это было первое официальное подтверждение ордынского следа.

Рыкованов сутулой горой нависал над краем стола, слегка раскачиваясь. Он вдруг добавил с жаром:

— А мы — вот я, коллеги, все сотрудники «Чезара» — со своей стороны обещаем, что убийца не уйдёт безнаказанным! Будем сражаться, пока не уничтожим Орду раз и навсегда! Казахстан будет наш!

Он опрокинул рюмку и тут же, не садясь, налил вторую и опорожнил её со словами: «Ну, за Кирюху, не чокаясь». По залу пробежали вялые аплодисменты, словно перестрелка хлопушек. Звон ложек стал ярче. Потекли разговоры об усопшем, о его непростой работе, о сложном времени и о том, что времена не выбирают, в них живут и умирают.

Подгорнов не был мастером публичных выступлений и долго извинялся за это, раскачиваясь и расплёскивая содержимое рюмки. Наконец он собрался с мыслями и сообщил, что считал покойного мастером своего дела, у которого можно и нужно было учиться.

Люди вставали и говорили тосты, вспоминали сценки из жизни покойного, возвращали ему моральные долги. Речи стали свободнее. Кто-то вспомнил, как ещё маленький Кирюша лазил на соседскую голубятню, а кто-то встретил его уже в Аргуне. Были и те, кто хорошо знал его отца и выводил некий закон сансары, ведь и отец, и сын сгинули в зоне, хотя и совсем по-разному, но как-то очень кармически.