Чезар

За главным столом началось движение. Рыкованов утряс организационные вопросы, тихо переговорил с матерью погибшего, распорядился насчёт автобусов и количестве водки, наказал Подгорнову проследить, чтобы никто не упился до смерти.

Вскоре ушёл и Пикулев, за ними потянулись остальные начальники, обстановка разрядилась окончательно, и сплетни о погибшем стали смелее, переплетаясь с геополитическими играми, с разборками элит, с обстановкой на фронте. Но говорили и о рыбалке, о засухе, о жаре, которая стояла весь июнь и почти угробила урожай.

В углу за крайним столом сидели двое: остроносый парень и девушка. Они ни с кем ни говорили, ели молча и на вопросительные взгляды не отвечали. Кто-то из собравшихся говорил, что парень — это внебрачный сын погибшего, другие же утверждали, что он — муж его внебрачной дочери, которая сидит рядом.

Когда мать покойного направилась к выходу, её догнала девушка.

— Подождите, вы ведь мама Кирилла Михайловича? — спросила она.

Стрекозиные очки едва заметно кивнули.

— Я хотела сказать, что сарматы тут не при чём, — сказала девушка.

— Вот как? — холодно удивилась женщина. — А кто же при чём?

— Я не знаю. И Кирилл был совсем не таким, как здесь говорят.

— Каким же? — женщина в чёрном ухмыльнулась, но как будто и смутилась.

— Он… В нём было много хорошего, просто он… Просто он, наверное, не в то время родился.

— Я знаю, — кивнула женщина, потёрла плечо девушки и, сгорбившись, вышла из зала.

Кэрол знала, что та совсем её не поняла. Она ругала себя за то, что не смогла найти слова, хотя репетировала весь день и так многое нужно было сказать. Всё равно стоило попытаться.

Официанты собирали пустую посуду. Большая часть гостей ушла, оставшиеся перебрались за крайний стол и вели громкий спор о чём-то постороннем. За окном цвёл ещё один тёплый июльский день, подкопчённый утренним выбросом «Чезара».

* * *

Всё, что случилось в тот день, 2 июля, выглядело как недолгое, но глубокое забытье. Но мне, пережившему его, понадобилось много дней, чтобы освоиться с этим опытом и найти аналогии для его описания. Я пришёл к выводу, что слова всё равно ничего не объясняют и лишь указывают направление на мыслительной розе ветров, где следует искать ответы.

Видение собственных похорон было самым чётким и простым, что мне удалось воспринять, ведь любой человек так или иначе думает о собственной смерти. В контексте обстоятельств это зрелище было естественным, и моей последней земной мыслью стало осознание того, что Тогжан выстрелил в меня из моего же пистолета. Это не было видением в полном смысле, потому что случившееся случилось по-настоящему и имело такую же осязательную полноту, как и остальная жизнь.

Я не в состоянии рассказать о своём опыте последовательно. Это сравнимо с попыткой описать поведение частиц при термоядерном взрыве, то есть я могу констатировать вспышку, которая опалило моё сознание, но не рассказать про траекторию каждого осколка. В последующие дни я вспоминал то, чего никогда не знал. Я словно разбирал чужую шпаргалку, исписанную мелким почерком, состоящую из символов и формул.

Люди говорят: смерть наступает. Это неверно, потому что смерть ни на кого не наступает и вообще не движется, а существует постоянно, и жизнь есть не что иное, как мелкий бугорок на её ткани. Смерть скрепляет Вселенную также, как само пространство космоса, как чёрная материя, как законы гравитации. Смерть и чистое сознание — это две стороны одной медали, человеческое же сознание есть лишь частный случай ограниченности.

Когда я очнулся в дымном сарае, голова была переполнена утренней свежестью, словно я заснул в вишнёвом саду. И в первые часы я не думал ни о чём сложном и проводил время как блаженный идиот. Я был слишком ошеломлён. Земля под ногами стала словно прозрачной, и мне пришлось бороться с дрожью в ногах, чтобы устоять на этой восхитительной пустоте.

Те, кто был близок к смерти, говорят, будто в последний момент перед глазами мелькает вся жизнь. У меня же промелькнули все случаи, когда я умирал до этого, и случалось это множество раз. Линия жизни дробилась, порождая новые реальности, они разветвлялись, и я скакал по этим развилкам то влево, то вправо. Я умирал в Аргуне, когда пуля отрикошетила от оконного проёма и разнесла мне череп. Но умирал я и раньше, школьником, сорвавшись с пожарной лестницы в заброшенном доме. Я много раз умирал в автокатастрофе, в том числе в столкновении с КАМАЗом возле Кочкаря. Я падал замертво в душной подмосковной электричке от разрыва аневризмы. Я тонул в полынье, умирал при падении вертолёта и в результате самоубийства в дни после похорон Вики. Я умирал от выстрела Астраханцева. Я видел много своих похорон.