Чикаго

Как бы то ни было, встреча прошла чудесно. Кэрол вернулась домой, ощущая в себе новые силы продолжать борьбу. На следующее утро она снова начала искать работу. На протяжении недели каждый день все повторялось: телефонные звонки, встречи, вежливые отказы, нескрываемый расизм.

Как-то раз около часу дня неожиданно позвонила Эмили. Быстро поздоровавшись, она сразу серьезно спросила:

— Что сейчас делаешь?

— Готовлю.

— Бросай все и давай ко мне.

— Не могу. Джон и Марк придут, а есть нечего.

— Оставь им записку.

— Может, я приеду попозже?

— Позже никак нельзя.

Как ни пыталась Кэрол выяснить причину, Эмили ей ничего не сказала. Решив, что речь идет о работе, она черкнула несколько слов, приклеила записку к холодильнику, в спешке оделась и вышла. Дорога на метро заняла полчаса. Эмили сразу открыла ей, как будто специально ждала за дверью. Кэрол торопливо поздоровалась с матерью Эмили. Подруга потянула ее за руку в свою комнату и закрыла дверь на ключ.

— Эмили, в чем дело? — спросила Кэрол, задыхаясь.

Эмили загадочно улыбнулась, странно посмотрела на нее и сказала:

— Покажи грудь.

— Что?!

— Сними блузку, я хочу посмотреть твою грудь.

— С ума сошла?!

— Делай, что я говорю.

— Но я не понимаю…

— Потом тебе все объясню.

Эмили потянулась к пуговицам на блузке, но Кэрол схватила ее за руку и гневно закричала:

— Нет! Ты этого не сделаешь!

Эмили тяжело вздохнула, казалось, у нее кончилось терпение. Она взглянула пристально на Кэрол и сказала:

— Послушай, я пригласила тебя сюда не для шуток. Я должна посмотреть на твою грудь.

22

Признавшись жене, что хочет с ней расстаться, доктор Салах почувствовал облегчение и подумал: «Давно надо было это сделать». Больше она не будет его преследовать, не будет домогаться физически, а он не будет мучиться от своего позорного утомительного бессилия, от неоправданных ожиданий и тяжелого напряжения, которое всегда возникает между ними даже в обыденном разговоре, от их жизни под одной крышей с боязнью посмотреть друг другу в глаза. Больше ему не надо притворяться и лгать.

Их отношения закончились. Это правда. Безусловно, какой-то период своей жизни он любил ее, и она ему очень помогла. Он испытывает к ней благодарность и глубокое ровное уважение, как к коллеге, с которым проработал много лет. Они расстанутся мирно, и он готов согласиться со всеми ее требованиями. Выплатит ей любую сумму, которую она запросит. Оставит ей мебель, машину и даже дом, если она захочет. Себе он может снять скромное жилье. Единственное его желание — остаться одному и наслаждаться спокойной обеспеченной старостью, чтобы снова и снова переживать свою жизнь.

Господи! Ему уже шестьдесят. Как быстро летят годы! Жизнь прошла незаметно, еще не начавшись. Он еще и не жил. Что он сделал за свою жизнь? Чего достиг? Может ли он припомнить счастливые моменты своей жизни? Сколько их было? Несколько дней? Самое большее — несколько месяцев? Несправедливо, что никто не напоминает нам о времени, когда оно стремительно уходит, как сквозь пальцы. Самый ужасный обман заключается в том, что ценность жизни мы понимаем только незадолго до ее конца. Доктор Салах вышел, оставив жену в спальне, осторожно закрыл за собой дверь и подумал, что с этого момента и до окончательного расставания он будет жить в гостиной. «Выпью в тишине стаканчик и почитаю новый роман Изабель Альенде», — подумал он про себя.

Он ступал совершенно обычным шагом, и как только пересек зал, но еще не вошел в небольшой коридор, ведущий в гостиную, вдруг застыл, нагнулся и уставился в пол, как будто что-то там потерял. Его охватило неясное, но острое, как лезвие, чувство. Он увидел далекое видение, подобное сну. Если бы он рассказал о нем, ему никто бы не поверил, но это было. У него возникло то странное ощущение, что охватывает нас, когда мы впервые входим куда-то или первый раз видим человека, а нам однозначно кажется, что переживаемое сейчас уже происходило с нами в прошлом. Салах повернулся налево: его тянуло в кладовку.

Он медленно, как во сне, спустился по лестнице, словно кто-то вместо него переставлял ноги, а он только смотрел, как они несут его вперед. Приоткрыв дверь кладовки, он почувствовал, как оттуда ударило сыростью. Гнилостным воздухом было трудно дышать. Он нащупал выключатель и зажег свет. В кладовке не было ничего, кроме вещей, предназначенных на выброс: старый телевизор, сломанная посудомоечная машина, стулья, простоявшие в саду несколько лет до того, как прошлым летом был куплен новый гарнитур.