Чилийский поэт

Зато ее охватила творческая уверенность – нравились собственные фразы, выводы, которые не выглядели окончательными, а, напротив, сохраняли неопределенность, нерешительность, как будто кто-то размышляет вслух. Прю перечитала свои первые записи и хотя с некоторыми не смогла согласиться, они ей все равно нравились. Ей вообще всегда хотелось что-то переосмыслять. Вероятно, больше всего ее привлекали в такой работе именно те моменты, когда она обнаруживала, что изменила свое мнение. Прю вспомнила Чауру Пайякар, страдающую головными болями, и выпученные глаза безымянного поэта, и Аврору Бала, пишущую стихи обеими руками. И Флоридора Переса с сыном по имени Чили, которого она представила себе подростком – таким же тощим и длинным, как его вытянувшаяся вдоль океана страна, – однако имя он жаждет сменить любой ценой. Она подумала об Эрнальдо Браво, которого недавно сбил автомобиль – от скуки он сочиняет стихи в больнице, и о близнецах, непрерывно разрисовывающих стены светлой квартирки Бернадиты Сокорро. А также о вечеринке у Эустакио Альвареса, о словах Риты… Прю пришла к выводу, что мир чилийских поэтов действительно глуповат, но в любом случае, он более естествен, менее фальшив, чем обычная жизнь тех, кто принимает правила игры и покорно склоняет перед ними голову. Конечно, там тоже присутствуют оппортунизм и насилие, но наряду с ними – подлинная страсть и героизм, верность мечте. Мысленно она сравнила чилийских поэтов с бродячими псами, бродячих псов – с чилийскими поэтами, а себя – с чилийской поэтессой, сующей свой нос в мусорные баки незнакомого города. Ей пришлось по душе отождествление себя с чилийской поэтессой, хотя она не была ни поэтессой, ни чилийкой. Однако каким-то образом ее паломничество сюда в роли журналистки в поисках темы, ее неизбывная мечта публиковаться в крупных журналах или, по крайней мере, написать заметный и громкий репортаж, позволило считать себя сестрой местных мужчин и особенно – женщин, заблудившихся в переулках мифов и желаний. А вот ее жизнь в Нью-Йорке в ретроспективе увиделась легкомысленной – возможно, потому, что она ничего не хотела там делать, а всегда искала и продолжает искать нечто неведомое. Тем не менее Прю было известно, что это не зависит от успеха или признания, поэтому она тоже, с какой-то точки зрения, фигура почти героическая.

Прю закончила черновик. Оставалось еще четыре часа до вылета. Она зачем-то распаковала чемодан и снова начала аккуратно укладывать в него свои вещи. Потом внимательно, не спеша осмотрела книги Висенте и представила, как он по возвращении начнет их перечитывать и расставлять согласно заведенному порядку. Прю принялась писать ему длинное послание на испанском языке, которое потребовало даже бо́льших усилий, чем черновик статьи, потому что пришлось прибегнуть к помощи Гугл-переводчика, а также воспользоваться сайтами Wordreference.com и Linguee.com. Окончательный вариант ей все равно не понравился, но нужно же было как-то попрощаться. Да, текст мало напоминал романтическое послание: она признавалась, что хотела бы проститься лично, поблагодарила за дружбу, но описала в основном встречу с Никанором Паррой, а также поделилась впечатлениями о домах на сваях и дворняге Бене. И еще спросила, был ли он когда-нибудь на острове Чилоэ? Кроме того, Прю отметила, что чилийские поэты напоминают ей огромную семью с прадедушками и троюродными братьями – людей, живущих в гигантском доме на сваях, который время от времени дрейфует между островами. А внутри так много народу, что дом должен бы затонуть, но каким-то чудесным образом остается на плаву. Прю вложила записку в конверт и вручила Карле.

– Разумеется, я ему это передам. Прости меня и моего сына, – сказала Карла, помогая ей донести чемодан до такси. – Ведь Висенте влюбился в тебя!

Прю расхохоталась, но смех ее был нервным. Конечно, она смеялась не над Висенте. По дороге в аэропорт она подумала, что тоже влюбилась в него, пусть и не очень сильно, и мысль о том, что она никогда его больше не увидит, показалась мучительной. Понятное дело, подружка вроде прежней Джесси легко убедила бы ее в том, как глупо влюбляться в восемнадцатилетнего чилийского мальчишку, и Прю даже почувствовала облегчение, что у нее теперь нет такой подруги, как Джесси. Однако она не смогла бы объяснить свое отношение к Висенте: ей нравилось смотреть на него и хотелось как можно больше с ним общаться. Вот и все – больше нечего объяснять, нечего понимать.