Чиновник для особых поручений

Еще в своем времени Стас читал в какой-то брошюре (их во время перестройки кто только ни выпускал), что Николай Второй был последним рыцарем уходящей эпохи. Сейчас, насмотревшись на то, что творилось в России, он испытывал к самодержцу презрение, смешанное с брезгливостью. Даже за те пять с лишним лет, что он прожил здесь, опер успел убедиться, что толковых и ярких людей император возле себя терпит недолго и, идя на поводу у жены, спихивает на малозначительные должности. Его более устраивали бестолковые прихлебатели, на фоне которых он сам себе мог казаться личностью, ибо те были еще ничтожнее. В общем, в полном соответствии с законом: «руководитель первого сорта окружает себя специалистами высшего сорта, а руководитель второго сорта собирает у себя специалистов третьего сорта».

И тут уже, хоть тресни, ничего не изменишь. Николая презирали все, даже великие князья, хоть и сами были сволочи изрядные – казнокрады и изменники. Полагать же, что войну и свержение царя как-то можно остановить, мог только человек наивный, с реалиями незнакомый. Оттого и не стоило рвать на груди тельняшку. Следовало прагматически наплевать на самодержца ввиду его полной никчемности, а самому попытаться спасти то, что еще можно спасти.

Отсюда вывод – не станет он тестю морду бить, бог с ним! Его размышления прервало настойчивое ворчание желудка. Ах да, его «выдернули» прямо из постели. А после «беседы» препроводили сюда, он даже позавтракать не успел! Обед он тоже явно проспал, и по идее сейчас уже должен быть ужин. Но за окном светло, как в ясный день, и стрелки часов упрямо показывают двенадцать.

– Слушайте, а какое сегодня число?

– Сегодня? – задумался прерванный на полуслове Бачей. – Девятнадцатое декабря, если мне память не изменяет.

– Девятнадцатое? – ошалело переспросил Стас. – Так это что, я…

– Ну да, – ухмыльнулся поручик. – Больше суток спали, аки младенец.

– А здесь что, кормить не принято? – Опер вдруг почувствовал дикий голод.

– Ну почему? – удивился Павел. – Просто утром я не стал вас будить. Скоро, кстати, обед. О, это уже, наверное, он!

В дверях провернулся ключ. Но это оказался давешний унтер.

– Господин капитан, извольте с вещами следовать за мной…

– Ну вот, вас уже на выход. Теперь не с кем будет и словом перекинуться. Одичаю-с, право слово, кусаться начну! Удачи вам, господин капитан!

Пройдя со Стасом по длинному коридору, он распахнул перед ним обитую железом дверь.

– Прошу вас.

В кабинете, за столом сидел Столыпин, задумчиво разглядывая лежащие перед ним бумаги. Зная тестя, Стас определенно мог сказать, что выглядит он чертовски уставшим. Обернувшись на стук, Петр Аркадьевич взмахом руки отправил унтера за дверь и спокойно поинтересовался:

– Возмущаться будете?

– Подожду – что скажете.

– Сначала прочтите вот это.

Он развернул перед Стасом газету.

…выловлен из реки труп Григория Распутина…

«Так, – прикинул про себя Стас, хорошо помнивший последовательность событий. – Значит, они его убивали в тот момент, когда я только подъезжал к дому…».

– Вы можете ни себя, ни меня ни в чем не винить. Он был мертв уже вчера утром. Точнее даже, ночью.

– Знаю, – безучастно сказал Сизов. – Расследование прекратят, никого не накажут, через пару месяцев император отречется от трона. Ну, теперь все? Мне можно ехать домой?

Глава 11 Когда все рушится

…Стас ехал по Петрограду на своем недавно купленном «форде», любовно прозванном в Америке «жестянка Лиззи». Не стоило, конечно, явно светиться – после прошедшего на днях «хлебного бунта» и последовавших за ним погромов было небезопасно даже просто появляться на улице, а уж появиться в офицерской форме было бы сущим безумием. Потому и одет был опер в свитер с глухим воротом, кожаную шоферскую куртку и кожаный же картуз.

Для всех вокруг произошедшие события казались… ну, просто очередными беспорядками… Мало ли их было на Руси!.. Однако для него, родившегося во второй половине XX века, никакого секрета, конечно, не было – началась Февральская революция, будь она трижды неладна. Впереди отречение царя, преданного теми ничтожествами, которыми он сам же себя и окружил, «душка Керенский», верховный главноуговаривающий, бля!.. И еще много чего, о чем даже думать не хотелось.

Следовало принять какое-то решение, а он по-прежнему зависал между Сциллой и Харибдой. Пять с лишним лет, проведенные здесь, в этой России, изменили всю систему его мировоззрения. Сначала были сломаны советские стереотипы, которые он успел-таки захватить на школьных уроках истории, и все стало казаться ясным и понятным. Но следом за ними полетели в мусорное ведро «знания», полученные в перестройку. А последними, на сладкое, рухнули те первые впечатления, полученные в первые месяцы уже здесь.