Чёрч

Эмма вскрикнула и непроизвольно дернулась вперед. Ей стоило огромных усилий сдержаться и не отпрянуть от него. Она так сильно прикусила нижнюю губу, что почувствовала во рту вкус крови и, схватив Чёрча за запястье, впилась ногтями ему в кожу.

Когда он наконец убрал сигарету, Эмма дрожала, у неё на лбу выступил пот. Тем не менее, она от него не отстранилась. Она откинулась на изголовье кровати, пытаясь перевести дух, а Чёрч тем временем вытянул Эммину ногу, неудобно положив её себе на колени.

— Я так и знал, — выдохнул он. — Сигареты. Я, блядь, это знал.

— Я всё гадала, — тяжело дыша, она провела пальцами по волосам. — Ты никогда ничего не говорил, но наверняка их видел. Мне было интересно, что ты думаешь.

На внутренней стороне ее правого бедра почти идеальной линией располагались восемь круглых ожогов. Ну, теперь девять. Восемь давнишних уже зажили, и от них остались просто розовые, слегка сморщенные круги. Она уже более двух лет не прижигала себя сигаретами, поэтому новый ожог, красный и воспалённый, сильно выделялся на ее кремовой коже.

Эмма начала делать это после того, как ей исполнилось пятнадцать. Она сильно сцепилась с последним бойфрендом Марго. Поздними вечерами он повадился приходить к ней в комнату и пытался засунуть руки ей в штаны. В один прекрасный день она решила, что с нее хватит, и затушила сигарету о его веко.

Он так сильно ее ударил, что ей наложили на челюсть шину.

Он бросил Марго, но от этого жизнь стала лишь намного хуже. Эмма заперлась в своей комнате, но это не мешало ее матери орать на нее через дверь. Зажженная сигарета помогла ей избавиться от того парня, почему бы ей не сделать тоже самое и в другой, но не менее надоедливой ситуации? Поэтому она зажгла новую сигарету, а затем тут же прижала к бедру ее горящий кончик, и это было похоже на чудо. Боль расцвела и заслонила собой все остальное. Все ее существо сжалось в одну крошечную точку у нее на теле. Это было восхитительно.

Эмма делала это только по особым случаям. В совсем безвыходных ситуациях. Слишком много ожогов привлекло бы к ней нежелательное внимание — она посещала сеансы групповой терапии и знала, как обращаются с «саморезками». Эмма бы по такому пути не пошла, она отказалась. Ей пришлось себя ограничивать.

Всего восемь. Восемь маленьких ожогов, восемь разных в высшей степени отвратительных событий ее жизни.

А теперь девятый и первый ожог, который поставил ей кто-то другой.

— Они прекрасны, — вздохнул Черч, поглаживая пальцами отметины, но стараясь не прикасаться к свежей. — Я всё думал, не поставил ли их тебе кто-то другой.

— Нет. Я никому не позволила бы оставить на мне след, — покачав головой, сказала она.

Чёрч взглянул на нее.

— Кроме меня.

— Кроме тебя.

— Я больше никогда этого не сделаю, — пообещал он, и она рассмеялась.

— Надеюсь, что ещё сделаешь.

— Эмма, ты сумасшедшая, — заявил он, и это ее напугало. Но всего лишь на мгновение, потому что уже в следующую он наклонился и стал целовать ее ожоги. — И я безумно это люблю.

«Близко, Чёрч. Так близко к тому, чтобы полюбить меня по-настоящему. Может быть, даже слишком близко».

ЧЁРЧ

Твою ж мать.

Что может быть прекраснее той проведённой вместе ночи? Я знал, что Эмма натерпелась от жизни, но, Господи. Она была сломлена, чтобы вновь возродиться только для меня. Ее буквально всю жизнь готовили для такого мужчины, как я.

Я могу сделать с ней всё что угодно. Абсолютно всё. Ей понравился тот ожог, она была просто вне себя. Я мог бы сделать это снова, каждую ночь, и она всё равно бы это любила. Любила бы меня.

Мне казалось, я знал, что такое настоящая власть. Решающим принципом было заставить меня бояться. Любовь считалась нелепой, любовь для слабаков. Любовь нужна лишь для того, чтобы использовать и мучить людей.

Правда теперь, когда я смотрю на Эмму, мое сердце бьется немного быстрее. Глаза видят яснее. Я лучше ее узнаю. Она уже не инструмент. Я больше никогда не смогу так её воспринимать.

Она нечто иное.

Нечто, что меня пугает.

12

Эмма боролась с желанием почесать ногу. Ожог на бедре заживал, поэтому страшно чесался. Если расчесать, то боль только усилится, и неизбежно попадет какая-нибудь инфекция, поэтому она давно научилась не трогать ожоги.

Однако легче от этого не становилось.

Всё изменилось. Временами казалось, что Чёрч отдалился от нее больше, чем прежде. Он теперь дольше молчал и все чаще уходил в свои мысли. Он так странно на неё смотрел, будто ещё минуту назад не мог ее разглядеть, но теперь образ стал чётким. Чёрч больше не прижигал ее сигаретами, но его прикосновения стали более агрессивными. Он так сильно сжимал ее бедра, руки, шею, что оставлял на ней синяки. Словно боялся ее отпустить, словно она могла куда-то исчезнуть.