«Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

Т.е. прямо назвать эту разработку генштабистов планом превентивного удара по Германии он не рискует, говоря лишь о появлении в ней даты нападения. Совершенно верно, ибо по своему содержанию «Уточнённый план…» – это план не превентивного, а ответного удара.

Может, конечно, возникнуть вопрос: « А как же указанная в этом плане дата нападения?» К данному вопросу мы вернёмся чуть ниже.

Сейчас же скажем о том, что будь «Уточнённый план…» планом превентивного удара по Германии, совершенно не ясно появление «Соображений…» от 15 мая. И это третье противоречие построений М. Мельтюхова. Зачем «плодить» планы, когда нужно доводить до ума уже принятый к действию? Остаётся предположить, что то, что предлагалось в мае существенно отличалось от того, что предлагалось в марте. Принципиальное отличие, как полагает большинство исследователей, заключалось именно в предложении о нанесении превентивного удара. Другое существенное отличие между планами, и впрямь, обнаружить трудно: совпадают и ТВД, и направления главных ударов РККА. Некоторые различия в оценке сил немцев и предлагаемых к использованию сил РККА – это ещё не повод для составления новых «Соображений…». Следовательно, никакой превентивный удар в марте не планировался.

Вернёмся, однако, к вопросу с датой «12.06.1941». Неужели она действительно фигурирует в «Уточнённом плане…»? И да, и нет. Поясним.

Дело в том, что в опубликованном варианте мартовского плана этой даты нет. Но, по утверждению генерала армии М.А. Гареева, дата эта есть в тексте плана, хранящемся в архиве:

«Показательно, что уже в «Соображениях по стратегическому развёртыванию вооружённых сил» от 11 марта 1941 г. в разделе задач Юго-Западному фронту рукою Н.Ф. Ватутина сделано характерное дополнение: «Наступление начать 12.6.»» [47; 543].

М. А Гареев говорит, что данная фраза была вписана Н.Ф. Ватутиным карандашом в основной текст плана, собственноручно выполненный чернилами А.М. Василевским [47; 543].

Сомневаться в свидетельстве генерала М.А. Гареева не приходится, ибо таковым он, в сущности, «играет» против себя. М.А. Гареев является последовательным противником любой из версий начала Великой Отечественной войны, отличающейся от официальной советской, и уж если он сказал, что подобные слова в текст плана вписаны, то так оно и есть.

Но эта информация не только не прояснила, а, наоборот, запутала проблему, породила массу вопросов. Из них – самый главный: кто, когда и по какой причине мог дать указание Ватутину дополнить текст плана этой фразой?

Сторонники теории упреждающего удара, в частности, М. Мельтюхов, отвечают на него однозначно: «Конечно же, Сталин». Якобы Ватутин мог это сделать только со слов Сталина, у которого он был в те дни несколько раз [47; 543-544]. На самом деле, Н.Ф. Ватутин посетил Сталина дважды в январе, а ни

в феврале, ни в марте у него не был [47; 544]. Между тем, совершенно ясно, что решение, приведшее к появлению этого дополнения, могло быть принято только в марте, ибо дата вписана в уже готовый текст плана (причём, вписана карандашом (!)).

Допустим, что Н.Ф. Ватутин не получал каких-то указаний от Сталина лично, а получил их, скажем, через Г.К. Жукова. Но вот вставка карандашом позволяет усомниться в наличии этих указаний, т.е. какого-то политического решения о начале войны.

В самом деле, будь такое решение принято, план, наверняка, обрёл бы «приличный» вид, его подписали бы, т.е. дали ход, а директивы, на нём основанные, пошли бы в западные приграничные округа. Но хода плану не дали, и директив на его основе не было. Во всяком случае, о последних по сей день ничего не известно, и можно только фантазировать про то, что их позасекретили или поуничтожали (но оставим это занятие «резунистам»; они его очень любят). Словом, как верно отмечают Л. Лопуховский и Б. Кавалерчик, «Уточнённый план…» представляет «несомненный интерес только с точки зрения истории развития предвоенного советского военного планирования», т.к. на практике в жизнь он не воплощался [47; 344].

С учётом вышесказанного карандашную вставку, сделанную рукой Н.Ф. Ватутина, можно рассматривать как след неких размышлений генштабиста. И уж очень сомнительным выглядит утверждение М. Мельтюхова, что вставка эта, буквально, поставила на «твёрдую почву фактов» вопрос об определении даты советского нападения на Германию [51; 66].