Чёрные

Доктор отчаянно (не понимаю, откуда у него только взялись эти силы после того, как он вытащил нас из болота!), откачивал Яда: делал искусственное дыхание, переворачивал, чтобы из его легких вытекала вода, снова переворачивал, чтобы снова делать искусственное дыхание, бил кулаком по грудной клетке, снова делал вентиляцию легких… и Яд все-таки ожил.

Я валялся рядом не в силах сдержать выливающиеся изо рта потоки болотной воды, которой нахлебался под завязку. Из-под оторванных ногтей левой руки, державшей утопленника, сочилась кровь. Пальцев я не чувствовал, и не сжать их в кулак, ни разжать уже не мог, они стали напоминать грабли в красивую светло-зеленую крапинку от прилипшей болотной ряски. Я смотрел на проводимое оживление, но не мог найти в себе силы помочь Доктору, только беззвучно, как рыба шевелил губами и беспомощно, как умирающий голубь приподнимает крыло, приподнимал, и протягивал ему свою «красивую граблю».

Когда Яд задышал, Доктор повернулся ко мне, и прошептал: «Вот…», а потом добавил: «Мы снова вчетвером…», и заплакал.

Страх собственной смерти явился еще большим стрессом для Яда, чем обезображенное тело Рольфа. Этот страх полностью вытеснил ту жуткую, увиденную им картину после взрыва, и вывел из ступора. Он снова сделался нормальным человеком, прежним: спокойным и рассудительным «мозгом».

Рольф очнулся и застонал. Спросил: где мы и куда движемся? Доктор дал ему попить немного воды из болота, – рюкзаки с едой, флягами и всем остальным ушли на дно, – и назвал деревню. Рольф едва слышно, с большими расстановками простонал: «Нет… Нет… С… Яд…». Поразительно, он находясь в таком состоянии, помнил свою карту наизусть!

Его слова нас встревожили. Мы достали карту. Под названием «Далекое» стояла красная буква «С», на которую в спешке никто не обратил внимания. Доктор внимательно посмотрел на Яда и, не ожидая ничего хорошего, спросил: что это обозначает? Яд немного помедлив, сказал, что вероятнее всего «С» – это пометка Рольфа, о том, что деревня была сожжена.

У Доктора затряслись руки и он, потянувшись за своим пистолетом, спокойно спросил: «Там что, ничего нет что ли?». Яд неуверенно кивнул, но тут же добавил: «Если потом не отстроили…».

На смену безразличному спокойствию на Доктора напало бешенство.

«Куда ж ты смотрел, сука!? Мы ж на пепелище идем! Что там отстраивать в такой глуши? Три сгоревших дома? Сука, пристрелю!».

Он вне себя от ярости достал пистолет, и если бы я в ту секунду не успел навалиться на него всем телом, без раздумий застрелил бы Яда. Раздался выстрел, пуля, снеся несколько веток, улетела в болото.

Мы лежали насквозь мокрые, грязные, не в силах подняться. Доктор распластанный по земле, я на нем. Из его вытянутой в сторону топи руки вывалился на мокрый мох «Токарь».

«Не могу больше…» – прошептал Доктор.

Пришедший в себя Яд, встал, и склонившись над нами, пытаясь снять меня с Доктора, потягивая, как ребенок пальчиками за мой рукав, извиняясь заговорил: «Я не знал… Он не всегда показывал мне свои пометки… Он иногда сам детали дорисовывал, без меня… Я местность не рисовал, только путь сюда от станции делал… Я детали не знал…».

Но оправдывался он напрасно – мы спали.

Нести двумя руками носилки дальше я не мог – пальцы левой руки онемели: не сгибались и не разгибались. Поэтому мы с Доктором взялись вдвоем у изголовья, а Яд один встал в ноги, где полегче. Рюкзаки утонули, мы остались налегке: только пистолеты, в карманах патроны россыпью, кисель из спичек, карта, какая-то мелочь, и единственный уцелевший у Яда нож.

Буквально через полчаса вышли на опушку, где должна была быть деревня. Опушкой это называлось весьма условно, так как там тоже был лес, но не такой дремучий, помоложе, с поросшими холмиками из которых торчали рассыпающиеся, как изъеденная жучком древесина, труха кирпичных печных труб. По этим холмикам насчитали не более десяти дворов, а может быть, их было и меньше, если у кого-то была печь еще и в бане. До большого населенного пункта оставалось, как я уже говорил, примерно такое же расстояние. При хорошем раскладе мы должны были прийти туда к ночи. Если бы не пошли в «Далекое», то пришли бы еще до обеда.

Лес словно услышал наши молитвы, и сжалился, – стал не таким непроходимым, земля не такой топкой, но дождь по-прежнему не переставал. Он и помог нам: идти было не так жарко, да и попить можно из луж, но и хлопот доставил много: ноги порой проваливались в мох чуть ли не по полколена, мы были мокрые насквозь, но главное, что у Рольфа началось гноение. Укрытый, наполовину разрезанным спальником, он в начале пути был относительно сухой и теплый, но быстро стал похож на всех нас, – вымокший и холодный, словно мертвец. Мы уже и не верили, что он сможет прийти в сознание. Поэтому как же, честно говоря, он напугал нас, когда очнулся, нащупал рядом с собой на носилках свою оторванную чернеющую от гниения руку, с остановившимися немецкими часами, приподнял ее, словно хотел посмотреть, и выбросил в кусты. Движения причинили ему жуткую боль. Он застонал, и отключился окончательно.