Чёрные

Игорька Чудного мы проморгали. Он благополучно прибежал в деревню, и рассказал все, что видел и слышал в лесу. К счастью, машина с Рольфом и Доктором уже уехала и в его бессвязный рассказ никто из местных не поверил: какие-то трое несут какую-то трубу; потом эту трубу грузят на спину и она становится человеком; какие-то пистолеты, сарай, одежда… В общем, чудной он и есть чудной.

Народ потихоньку побрел расходиться по улице к своим домам, а Игорек семенил рядом, забегая то с одной стороны, то с другой, дергал кого-нибудь за рукав, и махал в сторону леса, где мы наблюдали за всем происходящим. Никто на его призыв посмотреть в нашу сторону так ни разу и не обернулся.

Мы дождались пока достаточно стемнеет, потихоньку подкрались к забору крайнего дома и затаились. Свет в нем так и не появился. Перемахнув через хлюпкий забор, который под нашим весом повалился, мы приблизились к избе. Сидя под окном, услышали доносившийся из нее нечеловеческой силы храп. Иногда о ком-нибудь говорят: в нем проснулся зверь. В спящем в доме человеке зверь, судя по всему, заснул.

Дверь, как и положено в деревне, была прикрыта, но не заперта. Мы прошли в сени и на вбитых в стену гвоздях служивших вешалкой нащупали какую-то одежду. Неплохо. В висящей телогрейке оказались спички и папиросы.

Дверь в комнату была тоже закрыта, поэтому мы без опасения зажгли спичку, чтобы не поймать ногами, как это в кино показывают, какое-нибудь ведро. Ведра не оказалось, за то кроме телогрейки увидели безобразный пиджак и жуткие костюмные, но не от этого пиджака штаны, с веревкой служившей ремнем. На том же гвозде со штанами болталась кепка.

Открыли дверь в комнату. Жесточайший запах перегара и звук храпа ударил по нашим органам чувств. Судя по всему спички можно было зажигать смело. Была вероятность взлететь на воздух от воспламенения паров, но не велика.

Посреди комнаты стоял стол с неприкрытой, начатой бутылкой «Пшеничной»; на расколотой тарелке две картошки в мундире, – одна откушена на треть; разбросана завядшая петрушка и укроп; пустая консервная банка от бычков в томате, изуверски наполовину открытая ножом, и грязный перочинный нож, являющийся и открывалкой, и вилкой. Не исключено, что иногда и ложкой. Сам владелец ножа лежал одетым, в сапогах на кровати, отвернувшись от застолья к стене. Под столом и у кровати валялись еще две пустые бутылки «Пшеничной». Еды, даже хлеба, и другой одежды в доме не оказалось. Искать в этом хлеву деньги и ценности было бессмысленно, что еще раз подчеркивало правильность нашей установки «не обирать аборигенов». Поэтому пока наши лохмотья не высохнут, мы позаимствовали у гостеприимного хозяина всю найденную в сенях одежду, оставив только кепку, а из невосполнимого взяли картошку и водку, про которую, как мы подумали, он, очнувшись, вряд ли вспомнит. Для ночевки пригодилось бы одеяло, но оно было придавлено телом мужчины. Нам пришлось довольствоваться висящей на одном гвозде, а потому не прикрывающей даже края окна, выцветшей, вонючей шторой.

В выбранном для ночевки овине мы переоделись. Хозяин вещей и угощения оказался маломерком, поэтому в «костюм» кое-как влез Яд, а я втиснулся в телогрейку, которая на мне стала больше похожа на утепленную стеганную рубашку, без цвета, но с непередаваемым запахом. Ноги пришлось укрыть шторой, замотав ее на «пустом» животе.

Ночью, чтобы «поправить» эти наши «пустые животы», мы решили «ломануть» склад магазина, который располагался за ним же, в сарае, и охранялся двумя навесными замками. Кроме «чего-нибудь поесть», нам нужна была водка, которая в отсутствие денег послужила бы платежным средством за попутки или билеты. Склад договорились оставить на глубокую ночь, когда стемнеет окончательно. Пока же выпили водку, закусив недоваренной картошкой, и прилегли на сено. Жуткая усталость и «по сто-пятьдесят» на голодный желудок немедленно сделали свое дело: магазин остался цел, чего не скажешь о нас.

Проснувшись ни свет ни заря, то есть раньше петухов, Павел Валентинович не обнаружил початой накануне бутылки. Папирос тоже не оказалось – они пропали вместе с телогрейкой, не говоря уже о костюме. Пришлось одеться в кепку и топать на другой конец деревни к Володьке, с которым вчера выпивали.

Перебудил весь дом, налетев, как в кино, на ведро в сенях.

Володька божился, что не брал ни водку, ни телогрейку. Взъерошенная от сна и злости на непрошенного, раннего гостя жена подтвердила, что никакой телогрейки на муже, когда он подошел к ним, стоящим посреди улицы бабам, проводившим десять минут назад ЗИЛ с раненными грибниками, не было. А курить он тут же стрельнул у Толяна «беломорину». Так что папирос у него тоже никаких не было. А на счет бутылки, мол: «не знаю, это вы сами разбирайтесь. И костюма никакого не было: как в своем свитере ушел с утра, так в нем и вернулся».