Чёрный аист

— Позовем? — подмигнул мне Саня.

— Не надо, — вздохнул я. — Еще директрисе настучит.

— Не настучит, — сказал Саня. — Она как раз боится, чтобы ты не стукнул. Вы все здесь на птичьих правах.

Они с Пиратом снова заржали. А мне захотелось в домик к матросу-спасателю Николаю. Отплясывать на сочинских турбазах мне еще было рано.

3

Как я узнал, Дагомыс был одним из поселков, входящих в большой Сочи.

— Лазаревское, Лоо, Чемитоквадже, Адлер — это все Сочи, — сказал, присвистывая, Саня. — Но мы к центру города ближе других.

— А Хоста с Мацестой? — спросил я.

— Это совсем Сочи, — перестал свистеть Саня. — Там санатории, а здесь пионерлагерь. Нормальное место.

Место вообще-то было чудесное. Домики лагеря прятались в зарослях фундука, вокруг слоновые и какие-то другие пальмы, вдали переливается на солнце расплавленная масса моря.

— Ты здесь родился?

— Ну да. Хотя мои родители из Белоруссии. После войны познакомились.

— А как в Сочи попали?

— Приехали, — хмыкнул Саня. — Кто-то на целину, а мои сюда. Сочи все знают.

Это было правдой, Сочи в нашей стране знали все. В отличие, между прочим, от Ганцевич, где я родился.

— Знаешь такую песню: «Друзья, купите папиросы, подходи, солдаты и матросы, подходите, пожалейте, сироту, меня согрейте, посмотрите, ноги мои босы…»? Сочинская.

— Иди ты?! — удивился я. — Про тебя, что ли?

— Немножко, — засмеялся Саня. — Мы ее с детства поем.

— Сироты?

— Конечно, особенно мы с Пиратом. У него отец директор школы.

Постепенно я приноровился к работе пионервожатого. Самое большое неудобство заключалось в том, что из тридцати воспитанников двадцать были голенастыми девицами с уже сформировавшимися взглядами на жизнь.

— Сразу после школы я выйду замуж! — заявила мне Катя.

— Ты в каком классе? — спросил я.

— В девятый перешла.

— А где живешь?

— В Москве! — подбоченилась Катя.

С москвичками я еще не сталкивался, но откуда-то знал, что это народ особенный. И знал, что Катя обладает твердой валютой в виде тяжелых ядрышек груди. В торговой сделке, которая уже не за горами, она не продешевит.

— В институт, значит, не пойдешь? — по инерции продолжил я расспрашивать Катю.

— Может, и пойду, — пожала она плечами, — но не это главное.

— А что главное?

— Жить в квартире с видом на Кремль.

Я понял, что далеко отстал от девчушки, которая намного младше меня.

— Будете плохо себя вести — утопим, — предупредила меня вторая Катя, сочинская.

— Что значит — плохо себя вести? — уточнил я.

— Ну… — повела она круглым плечом. — Директрисе на нас стучать.

«Вот кого я видел на турбазе, — сообразил я. — Похоже, университеты здешних девиц — это как раз танцы. И плавают они хорошо».

— Лучше вас, — усмехнулась Катя. — В Минске ведь нет моря?

— Нет, — сказал я.

— Переезжайте сюда — научим, — в упор уставилась на меня черными глазищами Катя. — Откуда вы Пирата знаете?

— Оттуда, — сказал я. — Любопытной Варваре нос оторвали.

— У меня маленький носик, не то что у москвички.

«Все-то они замечают, — подумал я. — Ведьма не хуже теребежовской Ульяны».

— Мы не ведьмы, мы русалки, — показала мне язык Катька. — Таких вы еще не видели.

С этим я был полностью согласен. Пионерки из моего отряда сильно отличались от русалок, которых я знал до сих пор. А я их знал.

4

После седьмого класса на Троицу я приехал к родственникам в деревню Липняки. Там у меня были две троюродные сестры, Валя и Люда, и брат Валик.

— Пойдем русалку провожать, — на следующий день после приезда предложили мне сестры.

— Кого? — удивился я.

— Русалку, сегодня Иван-да-Марья.

У нас в Речице, где я жил с родителями, иван-да-марьей назывались желто-синие цветки.

— Первый понедельник после Сёмухи называется Иван-да-Марьей, — объяснила Люда, которая была на два года старше меня. — В этот день провожают в лес русалку.

— Зачем?

— Чтоб не вредила. Они до смерти защекотать могут.

Мы собрались возле хаты, сразу за которой начинался лес. Больше всего было девушек и молодых женщин, ребята вроде меня куда-то исчезли.

— Где Валик? — спросил я Люду.

— Скоро придет, — отмахнулась она. — Ну, кого назначим русалкой?

— Тебя! — хором закричали подруги.

— Не хочу! — стала отбиваться Люда. — Я уже в прошлом году была…

Но ее не слушали, схватили за руки и потащили в лес. Заправляла всем Люба, почти старуха, как я позже узнал, местная знахарка. Она показывала, куда вести русалку, во что ее наряжать, сама же и пела: «Сидела русалка на белой березе, ой, рано-рано, на белой березе…»

Я близко к девушкам не подходил, наблюдал издали. Люду украсили зелеными ветками, на голову надели венок из луговых цветов, который, наверное, сплели загодя, распустили ей волосы. Она, хоть и неохотно, подчинялась, шла туда, куда ей велели, подставляла голову под венок.

— Ведем русалку в деревню! — велела Люба.

Шествие направилось к тому же месту, откуда начиналось. Там все встали в хоровод, в центре которого находилась непривычно тихая Люда, и запели:

Проведу русалку да й осинкой заломлю,

Проведу русалку да й осинкой заломлю,

Проведу русалку в щирый бор, сама вернусь в таткин двор…

— Теперь выбирай жениха! — распорядилась Люба.

— Вон стоит, — махнула в мою сторону Люда.