Читаем Чиста Английское убийство полностью

Джон Бест (опять в гражданском) идет по лондонским улицам, явно проверяясь на предмет слежки: неожиданно сворачивает в проходной двор, потом бросает взгляд назад через зажатый в кулаке осколок зеркальца. В конце концов ныряет в неприметный, но респектабельный ресторанчик "Копченый угорь" и, обведя взглядом средней заполненности зал, подсаживается к ожидающему его в уголке Рэли.

В ту же секунду за их столиком, как по волшебству, материализуется третий -- насмешливо улыбающийся Поули:

-- "Где двое или трое собрались во имя мое, там и я среди них"! Не сочтите за богохульство, джентльмены...

Бест ошарашено хватается за рукоятку кинжала, но обнаруживает уже упершееся ему в живот острие стилета:

-- Только без глупостей!..

Рэли же на происходящее взирает скорее благосклонно:

-- Ну, богохульствами нас точно не проймешь, а собрались мы, похоже, и вправду "во имя ваше"... Вы, вероятно, и есть тот самый джентльмен Службы, который "найдет нас там и тогда, когда сочтет это целесообразным"?

-- Он самый, сэр!

-- Кстати, тут недурная кухня. Не хотите заказать что-нибудь... ностальгическое? Пудинг там, или типа того?

-- Помилуйте, -- со смехом отмахивается резидент, -- порой единственное, что всё-таки примиряет меня с Континентом -- это отсутствие там английской кухни, век бы ее не видеть...

-- Ну а как насчет доброго английского эля?

-- А вот это предложение, от которого невозможно отказаться!

Три кружки темного сдвигаются в чоке, роняя пену. После чего Рэли обращается к собеседнику уже без тени улыбки:

-- Мы вас слушаем. Мы вас внимательно слушаем!

-- Адмирал, -- приступает Поули, -- поверьте: Служба сейчас делает всё для спасения нашего оперативника, Драматурга; всё, и даже больше.... И -- понимая предмет вашего отдельного беспокойства -- в пыточный подвал он не попадет ни при каких обстоятельствах. Ни при каких -- если вы понимаете, о чем я... Я готов вам в этом поклясться... кстати, а чем следует клясться атеисту?

-- Понятия не имею -- об этом надо спрашивать у атеистов. А мне вполне достаточно вашего слова джентльмена... Так чего вы от нас хотите?

-- Чтоб вы не лезли, куда не просят, и не путались у нас под ногами: хуже нету при тайной операции, чем угодить под дружественный огонь -- уж поверьте... И если вы угробите нам операцию... и Драматурга!.. -- полезши поперед батьки в пекло... Сдается мне, что вам потом будет очень стыдно, Адмирал. Dixi.

-- Ладно, -- роняет Рэли. -- Можем ли мы вам чем-то помочь?

-- Да, нам могут пригодятся ваши оперативные возможности непосредственно во Дворце, -- Поули, вставая, кивает на безмолвного Беста. -- Но только -- никакой самодеятельности, о-кей?

-- Что ж, парни, -- подымается и Рэли, -- как напутствуют у нас, в Королевском флоте: "Доброго ветра -- Fair winds!"

-- Отличное напутствие, кстати, -- отвечает Поули со скрепляющим рукопожатием. -- Пошлите нам ветер -- а уж попутным мы его сделаем сами! Кстати, говорят у вас, в Королевском флоте, бытует присловье: "Кроткие наследуют землю. Мы -- море"; тоже богохульство, конечно -- но мне нравится, черт побери!


Сцена 6


Паб весьма средней руки, в зале -- людно и накурено. За угловым столиком -- Поули и Скерес, тихий разговор которых не слыхать из-за гомона других посетителей; на столе -- пара кружек эля, из которых едва отхлебнуто. Поули что-то быстро чертит на листке бумаги; камера берет крупный план -- теперь зрителю видна план-схема, с какими-то крестиками и стрелками. Скерес, подавшись вперед, тычет пальцем в одну из стрелок на схеме и отрицательно мотает головой. Поули, сощурившись, что-то прикидывает в уме, потом со вздохом соглашается и, скомкав листок, поджигает его в пепельнице; не глядя, сует монетку подскочившему "на огонек" халдею и тоже склоняется вперед, к Скересу, излагающему тем временем, загибая пальцы, какие-то неслышные за шумом доводы.


Сцена 7


Горящий камин выхватывает из полутьмы низкий столик с пузатой бутылкой и глубокие кресла, в которых устроились, со своими стаканами, Томас Уолсингем и Поули; Одри Уолсингем застыла безмолвным изваянием позади мужа, опершись на его плечо и безотрывно глядя в пламя.

Бегущая строка: "Поместье Уолсингемов Скадборо, графство Кент; 28 мая 1593 года".

Уолсингем (ностальгически):

-- Но ты-то ведь еще застал времена, когда Служба базировалась на Сизинг Лейн, наискосок от Тауэра! Тогда в сферах так и говорили: "Сизинг Лейн предупреждает" или "Сизинг Лейн уперлась и ни в какую!"

-- Да, только вы-то любовались на Тауэр снаружи, а я-то -- изнутри! -- ухмыляется Поули.

Чокаются. Теплые отсветы камина плавают в неотличимом от них по цвету благородном вискаре. Воплощение покоя и уюта.

Одри осторожно ставит свой стакан на столик:

Перейти на страницу:

Похожие книги

ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ

Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»).

Григорий Померанц , Григорий Соломонович Померанц

Критика / Философия / Религиоведение / Образование и наука / Документальное