Чистильщик

— Ты всегда делаешь то, что считаешь нужным. — закричала Тира. — И тебе всегда было наплевать на меня!

Альмод выругался под нос. Понеслось.

— Если бы мне было наплевать, стал бы я…

— Да! Это ты решил, что быть пророком безопасней, чем ходить в отряде! Это ты решил рассказать Первому, что я начала видеть! Ты спросил, хочу ли я пожить чуть дольше такой ценой? Хочу ли я раз за разом прощаться и не знать, удастся ли свидеться? Хочу ли я гадать ночами, жив ли ты еще? Хочу ли я ждать, вернешься ли ты?

— Что ж, значит, я дурак и кругом виноват. — Он резко поднялся. — Не хочешь — не жди.

И пошло оно все к ядреным демонам.

— Я сама его убью! — донеслось в спину.

Альмод оглянулся.

— Я сама… — голос сорвался, и она добавила почти шепотом. — Убью его. И тебе придется занять его место.

— И что потом? — улыбнулся он.

— Плевать, что будет потом, — всхлипнула она. — Ты будешь жить.

Он усмехнулся, качая головой. Шагнул ближе. Тира сорвалась с места, спрятала лицо у него на груди. Альмод обнял в ответ.

— Это ты сошла с ума.

— Да, — сказала она, не поднимая головы. — Я схожу с ума каждый раз, когда тебя нет. Пока мы ходили вместе, было легче.

— Мне — нет, — он погладил ее по волосам. — Хватит. Что сделано, то сделано. Пообещай, что не выкинешь ничего этакого. Самоубийственные глупости — по моей части.

С нее ведь станется.

Тира помотала головой.

— Пообещай, — повторил он. — А я пообещаю, что если болезнь вернется, пальцем не пошевельну, чтобы ее излечить.

— Плетут вообще-то не пальцами. — хмыкнула она.

Он негромко рассмеялся.

— Уела. — глупо, конечно, было надеяться, будто Тира не заметит подвоха. — Хорошо, давай так. Если это место свалится мне в руки, я не буду увиливать. Хотя этакая головная боль мне не нужна, даже если приплатят. Ты не будешь делать… и говорить… и писать, и… словом, никак не попытаешься это ускорить. Я не хочу видеть тебя на виселице.

Она кивнула.

— Ну так мы договорились? — настаивал Альмод.

— Да, — она подняла голову.

— Вот и славно, — он легко коснулся ее губ. — А погода и в самом деле чудесная, грех в четырех стенах сидеть. Пойдем в королевский сад?

Вообще-то туда с улицы не пускали. Но чистильщики они или нет, в конце-то концов?

Глава 12

От Посвящения в памяти осталось лишь напряженное лицо Первого, бесстрастное — Альмода и ободряющая улыбка Тиры. А потом Эрик отхлебнул отвратительное на вкус пойло и мир перестал существовать, превратившись в бесконечный вязкий кошмар, который, попроси кто изложить в подробностях, он тоже не смог бы припомнить. И боль… Почти как та же, что тогда, в Солнечном. Какая, если верить описанием, бывает, когда достанут твари — словно единовременно обжегся огнем, кислотой и крапивой, и все это разливается с кровью по всему телу.

Немудрено, что Кнуд не стал рассказывать — он сам не решился бы признаться, что в голос кричал от боли и страха непонятно перед чем, а потом не решался закрыть глаза в собственной комнате, жалея о том, что соседа где-то носит. В последний раз он так отчаянно и безотчетно боялся на первом курсе, когда парни рассказывали в притихшей спальне истории про пироги с человеческим мясом и медведя на липовой ноге, что скребется в окна по ночам.

Но, хвала милосердному Творцу, Эрик был не один. В первый вечер в комнату за четверть часа до официального отбоя — когда он уже сидел на постели, глядя на светлячок и уговаривая себя, что он взрослый, образованный человек, который не верит ни в какие кошмары из темноты, и потому надо раздеваться и гасить свет, — ввалилась Ингрид, и уволокла в таверну. Он попытался было отнекиваться, но она рассмеялась: мол, боишься, что напою и снасильничаю? — и Эрик, зардевшись маковым цветом, пошел с ней.

В таверне обнаружился Фроди, который незамедлительно предложил выпить «за нашего нового брата», да так громко, что слышал весь зал полный народа. И подхватил весь зал, так что пришлось пить не только с Ингрид и Фроди, но и с остальными, поэтому он окосел быстрее, чем когда-либо в жизни и дальнейшее слилось в череду ярких обрывков.

Вот Фроди травит какую-то байку, которую, наверное, не слышал только Эрик, но все смеются так, что трясутся стены, а сам он едва не сползает под стол от хохота. Вот откуда-то появляется лютня, а вот уже он отплясывает в центре круга, а остальные хлопают в ладоши, отбивая такт. Прыжок, еще один, раз-два-три шага, разворот, снова прыжок, мелкими шажками подойти к девушке, стоящей в круге — сегодня они все хорошенькие — поклон, встать на ее место и теперь самому отбивать такт так, что болят ладони.

Вот Ингрид сидит у него на коленях — правда, никак не получается вспомнить, сам ли он ее туда усадил или она взгромоздилась без его помощи, рыжие пряди, пахнущие лакричным леденцом, щекочут лицо, а от поцелуя перехватывает дыхание. Но едва он тянется к шнуровке дублета, получает по рукам: проспись сперва. Девичий смех за спиной: мол, тебе не нужен, давай я приголублю! — и ехидное «перебьешься» прежде, чем Ингрид снова склоняется к его губам.