Чистильщик

Вот он висит на плече у Фроди, который волочет его куда-то темным коридором, и рассказывает, что он невероятный балбес, а они все потрясающие ребята, вот еще бы Альмод не вел себя как редкостная сволочь! — а Фроди хохочет и тоже советует проспаться. А потом он приземляется лицом в подушку и проваливается в темноту до утра, уже не думая ни о каких кошмарах.

На следующий вечер Ингрид вытащила на тренировочную площадку. Как будто мало ему было утра, когда две девчонки разделали его под орех! — и сперва прогнала по полосе препятствий, после которой Эрик готов был завалиться на бок, высунув язык, точно уставший пес, а потом заставила отрабатывать новые связки, так что он с трудом дотащился до комнаты и провалился в сон, едва успев раздеться.

А на третью ночь после Посвящения ему выпало дежурить у двери: два раза проиграл, один выиграл, трижды свели вничью и выслушал все сплетни за последние полтора года, которые его напарник провел в ордене. Поэтому засыпать утром, когда солнце заглядывает в окно, было уже совсем не страшно.

Кнуд оказался прав: будни чистильщиков в ставке трудно было назвать увлекательными. Наверное, для пророков с их бдениями было по-другому, да и стол Первого Эрик помнил заваленным бумагами. Но рядовые особо не перетруждались. Хотя занятий хватало. Фехтование с Ингрид, плетение с Альмодом… впрочем, на этих занятиях Эрику пришлось выступать наставником наравне с ним, объясняя тонкости своей придумки. Дежурства — у двери и на случай прорыва… Причем и само по себе дежурство напряжным не было, и частотой не отличалось: следующее такое предстояло лишь через неделю, да и все оно сводилось к требованию не покидать особняк.

Прогулки по городу, каждый раз в иной компании. Столица Эрику не слишком понравилась: чересчур много людей, чересчур много шума. Понравилась библиотека, которая никогда не пустовала, и где Фроди, кажется, готов был дневать и ночевать. Жаль, книги выносить запрещалось, но оно и понятно: не ровен час, сгинет дорогущий том в полях вместе с чистильщиком.

В общем, жизнь почти как в университете, только куда меньше занятий и куда больше свободного времени.

* * *

Кнуд вернулся на пятый день, и одного взгляда Эрику оказалось достаточно, чтобы отбить охоту громко радоваться его возвращению.

— Кто? — только и спросил он.

— Рагна, — выдохнул Кнуд, пряча лицо в ладонях.

— Значит, пирог ей не понадобится, — сказал Эрик. Сел рядом.

Всего лишь знакомое лицо из прошлого. Но отчего ж так трудно дышать?

— Пусть Творец примет ее душу.

— Ты знал ее дольше. Какая она была?

— Мы не ладили. Но имеет ли это сейчас значение?

— Да. Никакого, — Кнуд съежился, обхватив руками плечи.

Эрик снял с пояса прикупленную по случаю плоскую флягу:

— Держи.

Кнуд благодарно кивнул, зубы дробью застучали о горлышко.

— Не могу забыть. Творец милосердный, как она кричала! — он вцепился руками в волосы, закачался туда-сюда, точно неваляшка. — Как эти твари прорвали барьер, как? Они же горели… Мышь сиганула под ногами, отвлекся, а потом поднял голову… Будто дюжина хлыстов выросла, и все в нас. Ульвар и Гейр перехватили часть… Рагна срубила одно, а второе…

Эрик приобнял его за плечи.

— Плачь.

— Не могу, — Кнуд судорожно втянул воздух. — И спать не могу. Закрою глаза и… Ее перервало пополам. Разъело…

Эрик зажмурился и пожалел, что не может заткнуть уши. На воображение он не жаловался никогда. Он не хотел этого слышать. Просто не хотел. Не должно такого случаться с живыми. Не должно.

— Ульвар и Гейр отвлечья не могли, всех бы… Он заорал — «жги!» И я… сжег. Вместе с ней. — Кнуд вывернулся из его рук, снова закачался, вцепившись в волосы. — Как она кричала…

Громыхнул гонг. Кнуд поднял голову, на бледном лице лихорадочно блестели обведенные темными кругами глаза.

— Иди, обед же. Что ты тут… Я не могу. Жареное мясо пахнет совсем как…

— Подождет обед, — сказал Эрик. — Куда тебя одного такого оставлять?

— Да что со мной сделается? Я-то живой… А она — нет.

— Как и многие до нее. И многие после. Как когда-нибудь и ты и я.

— Вот спасибо, утешил. Ульвар хоть про волю Творца плел.

— Воля Творца ведома лишь Ему самому, — пожал плечами Эрик. — Но… тебя действительно утешит, если я начну вспоминать про жизнь вечную и про то, что надо бы не скорбеть, а радоваться?

Кнуд расхохотался — горько и страшно. Эрик тоже отхлебнул из фляги, передал обратно. Тот глотнул как воду, не поморщившись.

— Кстати, это тоже не помогает. — Он поболтал флягой, слушая, как булькает содержимое. — Не хмелею. Ульвар два дня отпаивал…

— А потом?

— А потом выпивка кончилась.

Эрик совершенно неуместно хихикнул, сам не понимая, с чего. Торопливо сказал.

— Извини, я…

Кнуд растерянно посмотрел на него. Улыбнулся. И, наконец, зарыдал.

— Мне так страшно… — он завалился на бок, съежился, прижимая колени к груди. — Ты не представляешь, как мне страшно… Я не хочу умирать… так…

— Мне тоже, — Эрик положил руку ему на плечо. — Когда я начинаю об этом думать, внутри будто все смерзается.

— Ты не видел. И не слышал. И… — его снова затрясло.

— Я видел, как едва не сожрали Фроди. Мне хватило.