Чистильщик

Эрик совсем не был в этом уверен. Альмод вполне мог закусить удила и довести дело до конца — просто для того, чтобы никто впредь не смел ему указывать. А что потом снова придется четвертого искать — так, положа руку на сердце, много ли с него, Эрика, до сих пор было проку? Заботы одни.

— Королевская труппа завтра дает премьеру, — сказал Альмод за спиной. — Сходим? Вчетвером, пока Астрид здесь и ты не ушел за четвертым?

— Давай. Почему бы и не развеяться? Кто автор?

— Виги Копейщик. Новая трагедия.

Ульвар расхохотался:

— Да уж, развеемся. Астрид будет рыдать, у Тиры тоже глаза наверняка окажутся на мокром месте, да и ты…

— Лучше обливаться слезами над вымыслом, чем над явью.

Эрика снова затрясло — они болтали о пустяках, когда его собственная судьба висела на волоске. Или Альмод давно все решил? Пожмет плечами, глядя на его, Эрика, тело, добавив что-нибудь вроде «глупость наказуема», и пойдет проливать слезы над трагедией великого Копейщика. В пьесе, наверняка, и личности поинтересней, и страсти погуще…

Он мотнул головой. Хватит. Хватит умирать прежде смерти, что будет — то будет. Вон, солнце какое. И птицы поют. И, может быть, все еще обойдется. А не обойдется — сам доигрался.

У входа в особняк Альмод жестко взял его за плечо.

— Пойдем.

Значит, не обойдется.

Дежурные у входа уже сменились. Альмод велел послать за Ингрид — дескать, пусть придет в подвал — и потащил Эрика за собой. Воображение мигом нарисовало сырые мрачные застенки, освещенные неровным пламенем факелов, дыбу и стол с железными инструментами — почему-то здорово напоминающими операционный набор Лейва. Но подвал оказался сухим и чистым, темноту развеял привычный огонек светляка, и если бы не решетчатая дверь в дальней стене, да не столб с металлическими оковами, прицепленными выше человеческого роста, было бы, пожалуй, почти уютно.

— Ничего не изменилось, — Альмод огляделся по сторонам. — Сколько лет здесь не был.

Он прислонился к стене, скрестив руки на груди.

— Не вижу виселицы, — негромко сказал Эрик.

— Вешают, кажется, во дворе — но могу соврать, на моей памяти ни разу не было. Зачем, когда командир волен сам открутить голову любому из отряда. Разве что случится нечто совершенно из рук вон…

Вешают во дворе. Уже легче. Если только Альмод не решил зачем-то поманить его надеждой, чтобы потом оказалось еще страшнее.

— Здесь порют. А вон там, — он мотнул в сторону решетчатой двери — карцер. И то и другое случается. Не слишком часто, но случается.

Он помолчал, добавил негромко, словно разговаривая сам с собой.

— Думал, больше не смогу сюда спуститься. Нет. Стены и стены…

— Сколько плетей полагается за побег? — спросил Эрик.

— Полсотни. И две недели в карцере.

Альмод замолчал, пристально глядя на него. Эрик не отвел глаз.

— Когда мой командир погиб, — произнес, наконец, Альмод. — никто ни слова бы не сказал, если бы я удрал от прорыва — но перед тем предупредил местных. Они бы успели уйти сами и увести скот. Чтобы твари не жрали и не размножились. Дело было не в человеколюбии. Чем больше у тварей пищи, тем сильнее они становятся. Но я… да что там, наложил в штаны и дал деру. А когда отдышался, решил, что раз все мертвы, значит, я могу просто рвануть на другой конец страны. Никто не найдет. Решил, что я могу вернуть себе свободу. Что до местных… хотел бы сказать, что думал, будто те два отряда, которые должны были выслать после нас, позаботятся и предупредят, но… — он усмехнулся. — Я о них и не вспомнил. Как не подумал о том, что сожрав командира, твари станут сильнее, новые отряды подойдут не мгновенно и…

Скрипнула дверь, Альмод резко обернулся.

— Звал? — спросила Ингрид.

— Да. Когда Эрик и Кнуд собирались в город, им сказали, что нельзя выходить за стены?

Ингрид помедлила.

— Признаться, мы резались в кости и на кону стояли немалые деньги. Могла и забыть.

— Это не ответ. Да или нет?

— Да. — сказал Эрик. — Нас предупредили, что нужно оставаться в городе.

Ингрид вздохнула.

— Дурак. Я предупредила, что нельзя, но не сказала, почему.

— А это уже неважно. Можешь идти.

— Альмод…

— Или я выведу тебя силой.

Она помедлила, прежде чем шагнуть обратно за дверь.

— Я тогда сглупил, — сказал Альмод, снова прислоняясь к стене. И лицо и голос казались совершенно бесстрастными. — Моя глупость стоила жизни двум отрядам, пришедшим следом, жителям Озерного и еще полудюжине наших, кто погиб, когда, чтобы остановить прорыв, пришлось собрать всех, включая прорицателей, которые обычно не сражаются, и Первого.

Он снова надолго замолчал. Эрик не мог оторвать взгляд от его рук, вроде бы небрежно сложенных на груди — только пальцы побелели до синевы.

— За эту глупость я заплатил. Когда меня поймали, Первый велел заменить плети, положенные за побег, на кнут. Не поскупились нанять городского палача.

— Полсотни ударов кнутом не переживет никто.

Кнут — это не плети, кнут разрывает мясо до костей, ломает ребра, разбивает суставы, а одного правильно поставленного удара в область почек хватит для того, чтобы через несколько дней умереть в муках. Если не вмешается целитель, конечно.