Чистильщик

Она затихла, не шевелясь, только дыхание щекотало ухо, да напряглась в ожидании насмешки спина под его ладонью.

— Украденная королевишна, — улыбнулся он.

Она отодвинулась, снова заглядывая в лицо, ладони легли на грудь: вот-вот оттолкнет.

— Ты обещал не смеяться.

— Я не смеюсь, — прошептал Эрик прежде, чем поцеловать.

Ульвар поднял своих затемно — собирался к вечеру добраться до станции, а оттуда, как обычно, в столицу на перекладных.

Кнуд и Трин отчаянно зевали, Гейр посмеивался: позабавиться не дали, зато выспался, не то, что эти оболтусы. Ульвар выглядел как всегда, спокойным и собранным, и Эрик никак не мог поверить в те слова, что слышал собственными ушами. Может, примерещилось: на грани между сном и явью и не такое почудится.

Когда солнце поднялось над домами, пришел староста. Поклонившись, протянул Альмоду перстень.

— Свояченица утром у калитки нашла, кто-то из ваших обронил.

Альмод взял кольцо, подержал на ладони, разглядывая. Мотнул головой в сторону Фроди — тот понял, достал из кошеля монету. Староста ушел, не забыв спросить, всем ли довольны гости дорогие. Едва за его спиной закрылась дверь, Альмод швырнул перстень Эрику.

— Нашел, чем разбрасываться.

Эрик демонстративно покрутил его на пальце — мол, не держится.

— Ну да, загнали бедняжку, отощал, — хмыкнул Альмод.

Эрик снова покрутил перстень в руках. Послание было более чем ясным. Что ж, значит так. Впрочем, неужели он ждал чего-то другого?

— А если не врать? — сказал вдруг Альмод. — Себе, в первую очередь? Пошел к ним, потому что надеялся — узнают, вспомнят. Что есть место, где тебя ждут. Что есть кто-то, кому не наплевать, кому ты дорог не потому, что умница, красавец и вообще первый ученик, как той девке? А потом, когда понял…

— Заткнись! — не своим голосом заорал Эрик. Швырнул тем, что оказалось в руках — хорошо, хоть перстнем, был бы топор — и его бы запустил, не подумав. Рванулся к двери. Фроди перехватил на полпути, сгреб в охапку.

— Тихо-тихо… Все хорошо. Все будет хорошо.

Эрик дернулся, но объятья, только что бывшие мягкими, превратились в стальные — не вырваться, не сбежать, не укрыться, только и оставалось, что задрать голову, глядя в потолок и часто моргая. Сзади подошла Ингрид, прижалась всем телом, положила подбородок на плечо.

— Ну и зачем? — сказала она. — Ну, догадался, молодец. Вслух-то зачем?

— И в самом деле. — Фроди взъерошил Эрику волосы, точно успокаивая пса. — Хочешь, чтобы кончилось как со мной?

— Как с тобой не выйдет. Этот не сорвется.

Эрик рассмеялся. Рука Ингрид тихонько сжала его пальцы, и он вцепился в эту руку, точно она была последним, что могло удержать на той грани, за которой оставалась лишь рвущееся на части нутро да красная пелена перед глазами.

— Самообман — куда худший грех чем те, о которых проповедуют слуги Творца, — сказал Альмод.

— Вот спасибочки, благодетель, — всхлипнул Эрик.

— Дыши, — шепнул Фроди. — Просто дыши.

Эрик помотал головой. Не получалось. Как будто чье-то плетение обратило воздух в студень, который невозможно протолкнуть в легкие. Как будто грудь сковали железным обручем, точно бочку.

— Как выходит. Дыши. Медленно. — Фроди снова провел ладонью по затылку, взъерошивая волосы. Так мог бы обнимать старший брат, если бы он у Эрика когда-нибудь был. Если бы…

— Иди сюда, — приказал Альмод.

— Хватит. — Снова Ингрид. Эрик, спохватившись, разжал пальцы — получилось не сразу, стиснул намертво. Ей же больно, наверное. Надо ж было настолько забыться, ммать…

— Не хватит. Иди сюда.

Эрик повел плечами, высвобождаясь. Подошел к кровати, повинуясь взгляду, нагнулся. Альмод цепко ухватил за загривок, притягивая глаза в глаза.

— Что бы ни случилось много лет назад — это не про тебя. Ты — тот, кто вчера мог оставить меня умирать, чтобы сберечь силы и выиграть время; при том, что у тебя нет причин меня любить, зато достаточно поводов ненавидеть. Тот, кто мог бы уйти, когда его отсылали, оставив на смерть остальных, но выбрал остаться сам, хотя был уверен, что помощи уже не дождаться. Вот это — ты. А не то, что произошло когда-то с другими, пусть даже эти другие волей случая оказались теми, кто дал тебе жизнь. Понял?

Эрик растерянно кивнул.

— Ни хрена ты не понял, — сказал Альмод. — Но хоть запомни. Потом поймешь.

Он разжал хватку, едва заметно поморщившись: наверняка до сих пор все болит. Сунул в ладонь перстень — поймал, надо же.

— Не разбрасывайся тем, что тебе по-настоящему дорого. Тем более, что ни откупиться от прошлого, ни купить искреннюю привязанность все равно не выйдет.

Альмод откинулся на подушку, закрыв глаза, словно давая понять — все, что хотел, сказал, остальное его не касается. Эрик сжал кольцо в кулаке, пошатываясь, вышел из дома. Опустился на ступени крыльца, закрыв лицо руками. Вдохнул. Выдохнул. Расцепил, кажется, намертво сжавшиеся челюсти. Раскрыл ладонь, долго смотрел, как солнце играет на золоте. Примерил перстень на большой палец — так, кажется, не спадет. Но надо все же найти мастера.

За спиной тихонько скрипнули доски крыльца. Эрик оглянулся. Ингрид.

— Не помешаю?