Читаем Чистый цвет полностью

* * *

Потом Энни рассказывала этой женщине, что ее жизнь будет меняться снова и снова, но она никогда не будет знать об этих изменениях в то время, когда они происходят, и что только в одну вещь в этой жизни нужно верить, и это – перемены. Женщина только что переехала в маленький городок, так что кое-что об этом ей было известно. Да, городок маленький, но если приложить усилия, говорила Энни, то, возможно, ей удастся сделать его достаточным – достаточным, чтобы делать там что-то важное. Затем Энни указала на двух лебедей, плававших по озеру вместе. Один лебедь был белым, другой серым. «Каждый человек является частью нашей большой социальной жизни, – говорила Энни, – и ты как эти лебеди, только в едином теле. Человек – это оба этих лебедя, понимаешь?» Тут лебеди окунули свои головы в воду, ведь они стеснялись того, что о них говорят; все всегда об этом забывают при лебедях. «Серый лебедь – это твое тело, – продолжала Энни, – а белый лебедь – это наша общественная жизнь. Видишь, как они плывут рядом? Как одиноко будет серому лебедю, если белый его покинет». Та женщина вдруг заплакала. Она не хотела, чтобы серый лебедь, который был ее телом, покидал белого, который был нашей общественной жизнью, или чтобы ему приходилось плавать без него. «Они должны плавать вместе», – подытожила Энни. Тут Мира вспомнила, что у Энни никогда не было родителей, в то время как у нее самой был отец, и вот она здесь, с ним взаперти внутри листа. Она всё еще оставалась ребенком. Энни повзрослела в большей мере, чем Мира, ведь у Энни никогда не было родителей, так что ей проще было войти в общественную жизнь, да и вообще знать, что она существует. Но у Миры был отец, так что ей не нужно было этого знать. Присутствие отца заставляло ее оставаться ребенком в доме ее детства, но Мира допустила большую ошибку, последовав за отцом в смерть, как если бы она была телом, а он – общественной жизнью. Ее тело должно было остаться с лебедем, который на самом деле был нашей общественной жизнью! Ее жизнь не должна была покидать этот мир вместе с отцом! Что же она наделала, войдя в лист? И простит ли ее когда-нибудь вселенная, у которой свои законы, за то, что она их нарушила?

* * *

В это же самое время она кричала, чтобы выбраться, звала: «Энни! Энни!» Голос позади нее произнес: «Откуда ты знаешь, что она нас услышит?» Но она знала, что этот голос ей лжет! Если бы Мира крикнула, Энни бы ее услышала и вызволила. Ей просто нужно крикнуть достаточно громко, перекричать весь этот гвалт внутри листа. Она знала, что Энни бы ее вызволила, если бы услышала. Она кричала до потери голоса, потом попыталась не бояться той логики, которая старалась ее удержать здесь, бесконечно приводя доводы, ведь она знала, что логика ее просто запугивает. Она пугала ее, стараясь убедить, но Мира начала отключать электричество. Но от этого лишь было ощущение, что она увязала еще глубже в этом подземном месте. Всё, что она делала, загоняло ее дальше в ловушку, и она не знала, почему вдруг стало так страшно, ведь раньше она здесь не испытывала страха. Никто нигде не услышит ее, и всем всё равно! Стенки листа были словно из бетона, и она была глубоко внутри, где страшно, и темно, и повсюду вспышки ярких цветов, и никто не замечал ее криков. Почему же ее крики не сработали, не помогли выбраться? «Энни! Энни!» Она была уверена, что кто-то должен услышать ее там, снаружи листа, но теперь уверенность ее покидала. Если бы только она начала кричать раньше, до того как вся эта штука ее захватила. Ее окружали зло, страх и ненависть, и чем дольше она там находилась, тем дольше ей оставалось там быть. Она понятия не имела, где находится выход, не видела ни лестницы, ни лифта наверх, это место было устроено так, чтобы не выпускать. Оттуда было не выбраться. Ей пришлось бы пройти через всё это запугивание, позволить этому голосу пугать ее еще и еще, пока бы у нее не появилась надежда выбраться. Она говорила себе, что голос не был ей страшен, что это была лишь ложь, попытка ее удержать. Так она продолжала делать вид, что не боится, отпускала беспечные шутки; потом, когда показалось, что это не помогает, Мира стала пытаться разрушить это место, выдергивала его прожилки, его провода и шнуры, но только крепче в них запутывалась. Всё начиналось сначала. Это место знало, как удержать ее наперекор всем ее надеждам выбраться.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее