Если я по-прежнему упорно держусь за это чудно́е сравнение нетронутого томика и невинной девы (или наоборот), это потому, что многие читатели – самая распространенная их разновидность, серийно моногамные, – ведут себя так, как будто слишком уж ревностно относятся к воображаемой чести книг и навязывают себе неуместные моральные обязательства. Они похожи на осмотрительных юношей из прошлого, которые, осознавая, какие последствия может повлечь за собой их прихоть, не решались приблизиться к скромной девушке, хотя по воскресеньям на службе в местной церкви они постоянно обменивались с ней пылкими взглядами. В то же время, если любопытство все же взяло верх и они взялись за чтение, то ощущают, что над ними теперь мрачно довлеет чувство долга и они обязаны довести дело до конца. Эта попытка исправить совершенную ошибку чем-то напоминает старинную практику «восстанавливающего честь» брака, когда молодых людей принуждали жениться, поскольку они ранее (предположительно или точно) вступили в интимную связь.
Но с книгами вполне можно побыть мерзавцем: можно соблазнить их и бросить, очернить в глазах света, обмануть, вести себя с ними, как пожелаешь, а потом отдать другому, еще более разнузданному товарищу. Подобные вольности и свобода обращения приводят к исключительным результатам в вопросах нравственности: если такое поведение в личной жизни – свидетельство незрелости человека, то все то же самое, но по отношению к книгам, скорее, доказывает обратное. Выдающийся читатель должен быть безжалостным, говорил Эннио Флайяно, он не обязан с уважением относиться к заурядным книгам и только тогда сможет окружить себя лучшими текстами. «Так ты и становишься злодеем: можешь понять, что за книга перед тобой, всего лишь открыв любую страницу, и тут же избавиться от нее». Джузеппе Преццолини называл эту практику «проба чтения» и считал ее частью интеллектуального развития.
Сван мог просто прочитать в газете фамилии тех, кто присутствовал на том или ином обеде, чтобы безошибочно определить, насколько шикарно было это действо, «как знаток литературы по одной только фразе может точно оценить литературное достоинство ее автора»[36]
. В том, что автор обронил столь прямолинейное сравнение посреди романа, состоящего из почти полутора миллионов слов, есть некая дерзкая ирония и аристократическая рассеянность. У тебя не получится поймать меня на слове, даже если ты вытащишь из текста любую фразу наугад, – словно подзуживает Пруст своего читателя, если только ты не так же уверенно чувствуешь себя в мире литературы, как Сван в высшем свете. В общем, снобистский подход – верный путь к обретению мудрости и благородства в том, что касается книг.Первые книги, как и первые влюбленности, нужно пройти от начала до конца, даже если потом мы спросим себя (через пять лет или через пятьсот страниц): как так вышло, что раньше мы смотрели на них с таким трепетом, а сегодня взираем совсем равнодушно? Тогда мы узнаем, что именно этот человек или это произведение привели нас к той точке, где мы захотели с ними проститься. Мы воспользовались этим опытом, как своего рода пожарной лестницей, и если нам еще придется карабкаться наверх, то будет уже куда проще. Когда наше чутье станет безошибочным, мы сможем, лишь бросив в ее сторону беглый взгляд, понять, сможет ли та или иная манящая лестница помочь нам покорить высоту, на которую мы еще не поднимались. Мы станем ненасытными, привередливыми – и виной тому наши чрезмерно завышенные требования. Но по этой лестнице невозможно спуститься обратно, как невозможно заставить себя полюбить того, кто не понравился нам с первого взгляда. Да, скажете вы, примерно так же Сван вел себя с Одеттой, ведь она не совсем в его вкусе. Плохо ли: если бы он подошел к своей любви с тем же разумением, с которым относился к званым обедам, у нас бы не было первого тома «В поисках утраченного времени». И на этом мы можем без сожаления расстаться с нашей распространенной метафорой.
7
Книга-бумеранг
Какая сила, заключенная в даримой вещи, заставляет одариваемого делать ответный подарок?[37]