Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги

Мы все прекрасно знаем, что любой долг (особенно денежный) ставит одалживающего и берущего в неравное положение – как правило, преимущество всегда на стороне первого. Второй же, даже получив указанную сумму от самого лояльного из друзей, чувствует себя зависимым, если не сказать, ущербным человеком, пока ему не удастся восстановить изначальный баланс сил. Поэтому Полоний в «Гамлете» советует не одалживать денег и не брать взаймы, ведь это верный способ потерять и деньги, и друга. Книга – единственный предмет, способный изменить этот порядок и сделать так, чтобы чаша весов со стороны берущего стала тяжелее, так как на ней оказывается груз волнения. Тот, кто забирает книгу на время, по какой-то причине считает, что теперь она принадлежит ему, и спит крепким сном младенца, а первоначальный владелец в глубине души знает, что больше не увидит ее. И всю ночь вертится в постели.

«Нет более печального зрелища, чем когда у себя дома видишь, как гость пристально рассматривает твои книги», – замечал американский писатель Роджер Розенблатт в своем очаровательном литературном монологе о библиомании. И ведь ты, читатель, в эту секунду боишься не осуждения: наоборот, тебе радостно от мысли, что визитера нисколько не заинтересовала твоя библиотека, и он всего лишь рассеянно блуждает взглядом по корешкам томов. Однако затем его глаза все же выхватывают нечто определенное на одной из полок. И теперь уже ничего не поделать. Нужно замереть. Гость улыбается, и ты как будто издалека слышишь, как он задает роковой вопрос:

«Ты не против, если я на время возьму эту книгу?»

(Против? Почему я должен быть против? Я ведь всего лишь случайно нашел ее в каком-то парижском книжном магазине в апреле 1959 года (кажется, это было 13-е число, день выдался дождливый); точнее, я нашел ее после того, как тщетно искал хоть один экземпляр по всей Европе и Северной Америке; у нее куча загнутых страниц – и все потому, что временами она значила для меня больше, чем жизнь, чем пульсирование крови в теле; стоит лишь прикоснуться к ее страницам – и, точно в прустианском потоке воспоминаний, у меня перед глазами встает моя первая любовь и самые дорогие сердцу мечтания. Я должен быть против того, что ты собираешься отнять у меня все это? Что я, без сомнения, навсегда лишусь этой книги? И даже если ты однажды вернешь мне ее, я уже стану дряхлым стариком, тебе будет все равно, а сама она знатно пострадает от твоего жестокого отношения. Я против?)

«Конечно, нет. Надеюсь, она тебе понравится».

Чтобы предотвратить подобного рода трагические события, в прошлом люди прибегали к весьма убедительным методам: например, к проклятиям. В Средние века и в самом начале Нового времени они воспринимались всерьез – считалось, что подобным образом библиотеки можно защитить от воров и проходимцев. Уже на титульном листе книгокрадам угрожали, что их отлучат от церкви, пугали разного рода наказаниями, в исключительных подробностях описывали их пребывание в адском пламени, где наглецу подобало вечно мучиться вместе с Каином и Иудой. Начиная с эпохи Возрождения эти предупреждения стали приобретать шутливый тон и превратились в своего рода баловство, свойственное коллекционерам. В конце концов древние проклятия переродились в забавные эпиграммы, которые зачастую писали на макаронической латыни. К примеру, как это сделал Ф. Уилсон Доббс («Рифмованное предостережение для любителей одалживать книги», 1899):

Si quisquis furetur
This little libellum,
Per Bacchum, per Jovem!
I’ll kill him, I’ll fell him,
In ventrem illius
I’ll stick my scalpellum,
And teach him to steal
My little libellum

[41].