Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги

Хотя, когда дело сделано и книга отправилась в чужие руки, вряд ли проклятие сможет вернуть все на круги своя. Сверхъестественные методики запугивания в нашем отошедшем от церкви обществе уже не имеют прежней сдерживающей силы. Это заметил в начале 1930-х годов неаполитанский сатирик Джузеппе Маротта. Ему никак не помогло то, что, перед тем как одолжить кому-то один том из своей библиотеки, он написал нестираемыми чернилами на обложке фразу «Всякого, кто сверх срока удержит у себя эту книгу, ждет семь лет несчастий». Как не сработала и другая его уловка – дать собаке обнюхать вышеуказанный предмет и затем пустить ее по следу того, кто его украл. Тогда он обратил свой взгляд на опыт австралийцев и предложил «разработать такую форму книги, чтобы она походила на бумеранг и обладала теми же аэродинамическими свойствами. Конечно, бывает и так, что бумеранг не возвращается к тому, кто его запустил, но это значит, что он в полете убил еще кого-то».

Проклятия, сглазы, орудия убийства, изобретенные коренными жителями Земли и прочие военные хитрости, безусловно, появились из лучших побуждений и потому заслуживают уважения, однако они не учитывают одного базового правила, точнее исключения из него. Когда речь идет о книгах – и только о них, – с печальными последствиями их одалживания сталкивается не тот, кому их дали на время, а тот, кто это сделал: именно он своей кровью будет расплачиваться за свою роковую неосмотрительность. Ладно, возможно не прямо-таки кровью, но цена в любом случае невероятно высока. Несчастье, случившееся с братом главного героя в романе Филипа Рота «Цукерман освобожденный», – прекрасное предупреждение для тех, кто с легкостью одалживает книги. Особенно, если они делают это с поверхностными целями – например, чтобы очаровать женщину:

– Знаешь, почему я женился на Кэрол? […]

– Нет, – ответил Цукерман, он считал, что Кэрол хорошенькая, но довольно скучная, – не знаю.

– Не потому, что она плакала. Не потому, что приколол ее этим значком, а затем окольцевал. Даже не потому, что все родители именно этого от нас и ждали… Я одолжил ей книгу. Одолжил, понимая, что, если я не женюсь на ней, книгу я назад не получу.

– Что это за книга?

– «Работа актера над собой». Книга Станиславского.

– А ты не мог купить другую?

– Там были мои пометки[42].

Вывод прост: если кто-нибудь, даже самое очаровательное и будоражащее ваше воображение человеческое создание просит вас дать ему на время книгу, нужно заглушить в себе зов природы, в корне пресечь все желания плоти – убить в себе гон шопенгауэровского оленя, – а затем бегом бежать в ванную, принять холодный душ и купить еще один экземпляр этой самой книги. Нет иного выхода, кроме как подарить ее вместо того, чтобы одолжить. К изречению политика и философа Марка Антония «У меня есть только то, что я подарил другим» я бы прибавил от себя: «Потому что я предусмотрительно ничего никому не одалживал». Однако такое поведение ведет к другим неприятностям.

Неприятности? Это еще почему? Ведь нет ничего лучше, чем подарить книгу! А вот и нет: это один из самых коварных «идолов рода»[43] для нас, поклоняющихся священному параллелепипеду. Если смотреть на любой дар исключительно с точки зрения дарящего, то он сам по себе содержит мощный заряд дофамина, но радость от возможности польстить себе и таким образом вознаградить себя становится еще сильнее, благодаря укоренившемуся представлению, будто книги как таковые обладают разными полезными свойствами. «Платя долг – я исполняю обязанность; даря – доставляю себе удовольствие»[44], – пишет чувственный мечтатель Руссо в шестой из своих «Прогулок». Он тем самым признается – и его честность граничит с дерзостью, – что его «я» бесстыдно купается в собственном добронравии, для него подарок – лишь средство, своего рода зеркало, в котором он желает увидеть себя красивее, чем на самом деле. Однако все немного усложняется, когда мы решаем немного отойти в сторону и отвести немного места получателю дара, чтобы он тоже смог увидеть в зеркале свое отражение.