Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги

Вы когда-нибудь наблюдали за полетом чаек или стрижей? В детстве я часами мог смотреть на них, стоя на балконе нашего летнего домика. Я видел, как они яростно бьют крыльями, точно взбивают воздух, пока не поднимутся на нужную высоту, а потом расправляют их, фиксируют положение и принимаются легко расчерчивать голубизну неба, оставляя за собой прозрачный след. Многие хищные птицы, например орлы и соколы, в полете ведут себя так же. Нечто подобное происходит и в жизни каждого читателя. Когда в детстве нас учат читать, мы испытываем постоянное сопротивление: сначала каждая буква – это помеха, препятствие, мы с трудом преодолеваем восходящий склон фразы и, выбившись из сил, можем сделать привал рядом с конечной точкой. В процессе мы помогаем себе – читаем по слогам вслух или же шевелим губами, – и только после долгих тренировок наш взгляд начинает парить над страницей. Теперь мы можем даже читать не особо вдумчиво, механически, пробегая по строкам и не обращая внимания на отдельные слова, а затем погрузиться в сон. У каждого отдельного читателя этот переход завершается в позднем детском возрасте, а для нашей культуры он произошел примерно в XVIII веке.

Как-то несколько лет назад я, к своему счастью, стал свидетелем небольшой, но весьма знаковой сцены. Мои племянники (тем временем их стало уже двое), которым тогда было семь и пять лет соответственно, сидели на пляже под зонтом и вместе читали «Микки-Мауса». Тот, что постарше, читал быстрее и спешил перевернуть страницу, ведь он уже закончил, а тот, что помладше, чувствовал себя обманутым, говоря: «Да ну, он притворяется, что читает, – он даже губами не шевелит!» Я считаю эту сцену важной, даже символической, потому что она отсылает меня к эпизоду из «Исповеди» святого Августина. Там он описывает странные читательские привычки святого Амвросия: «Когда он читал, глаза его бегали по страницам, сердце доискивалось до смысла, а голос и язык молчали»[95].

Мысленное, или же эндофазное, чтение в те времена считалось редкостью, и до Средневековья те немногие, кто умел читать, делали это примерно так же, как младший из моих племянников. Вместе с распространением печати устное «пережевывание» слов сошло со сцены и нашло себе место в компании детей детсадовского возраста. Мы научились парить над страницами, не шевеля крыльями, забыли о том, что у нас есть тело и оно имеет вес, и в этом нам помогли страницы – чистые, как безоблачное небо. Прозрачность типографического письма позволила нам забыть, как трудно продираться через рукописные книги: они стали столь просты в обращении, что больше не нужно было стоймя стоять перед конторкой под сводами холодной кельи. Читая, мы могли забыть о том, что перед нами нечто материальное. Как только мы научились летать, подобно хищным птицам, нам потребовались истории, которые можно потреблять в пищу. Так мы придумали роман: идеальную форму повествования, способную удовлетворить наши новые безумные и неуемные потребности. «Романы не перечитывают дважды», – сказал в 1745 году писатель-моралист маркиз де Вовенарг: он издалека расслышал, что приближается целая стая крылатых читателей. Впрочем, хоть они и крылаты, но все равно, как стрижи, часто спят на лету.

Если резко разбудить спящего человека, он продемонстрирует такую же невротическую реакцию, как и глубоко погруженный в действие романа читатель, когда его внезапно отвлекают. Как правило, это происходит из-за какого-нибудь внешнего раздражителя: телефонного звонка, ссоры на улице или из-за человека, вошедшего в комнату и вернувшего нас к тоскливым заботам и миру яви[96]. Впрочем, соблюдать равновесие между этими двумя положениями непросто.

Временами чары рассеиваются из-за того, что в процессе изготовления иллюзионистской машины романа произошел производственный брак. Внезапно все хрупкое здание воображаемого мира рушится, как бамбуковая хижина, не устоявшая перед мощью урагана. Сегодня воскресенье, мы читаем «Приключения Робинзона Крузо», дома нет никого, кто мог бы вырвать нас из царства грез. Немногим позже полудня, пока море спокойно, потерпевший кораблекрушение снимает с себя одежду и вплавь добирается до севшего на мель корабля, чтобы забраться на борт и обеспечить себя запасом пропитания. Он с облегчением замечает, что провиант не пострадал и даже не промок, поэтому подбегает к серванту и распихивает по карманам печенье. Подождите, какие еще карманы, он же голый?