Чюрлёнис прощается с Польшей. Его творческая жизнь началась в Польше. Там он получил музыкальное образование, там начал серьезно заниматься живописью, там познал первую любовь.
В Варшаве он узнает: Евгений Моравский арестован – как член революционной Польской социалистической партии (Ядвига Чюрлёните «уточняет»: за участие в готовящемся покушении на кого-то из чинов варшавской полиции). 3 октября Моравский заключен в Варшавскую цитадель, затем переведен в Алексеевский форт.
Чюрлёнис воспринял арест друга как личную трагедию. От знакомых он узнает, что и ему грозит опасность. Госпожа Вольман, да и Моравские настоятельно рекомендуют Чюрлёнису уехать в Друскеники. Что он и делает в ноябре.
Кастукас в родительском доме. В день приезда за ужином он подробнейшим образом рассказал о Первой литовской художественной выставке. Монолог завершил призывом:
– Весной в Вильне состоится следующая. Мы все должны будем туда поехать. Вы должны увидеть, какие чудесные картины создают литовские художники!
Кастукас рассказывал о своих новых друзьях и знакомых:
– В Вильне столько серьезных и культурных людей, так интересно и красиво говорящих по-литовски. Они мечтают развивать свою культуру, открывать школы, совершенствовать родной язык! Это серьезные дела. Меня избрали членом правления Литовского художественного общества, а ведь это большая честь! Это не какой-то директорский пост в Люблине или место преподавателя в Варшавской консерватории.
Кастукас садится за пианино и без объявления начинает играть. Все узнают любимую песню Евгения Моравского – польскую народную «А куда я, несчастный, денусь?»
– Да, Евгений… уже «делся»… – с нескрываемой грустью говорит Кастукас и тут же: – А хотите, я расскажу что-то веселое?
Кто ж будет против?
– У нас в Художественной школе устроили «музей», что-то вроде маскарада. Говорю «вроде», потому что кто не хотел надевать маску, не надевал. Что придумал Генек? Угол комнаты завесил портьерой, поверх которой большими буквами было написано: «Обезьяна!» Кому, скажите, не хочется увидеть обезьяну? Каждый заглядывал за портьеру и каждый тут же ее задергивал. Подходит какая-то барыня с маленькой дочкой. «Сейчас я тебе покажу обезьянку». Заглянула за портьеру и отшатнулась. «Пойдем, детка. Не надо тебе туда заглядывать».
Младшим не терпится узнать, что такое придумал Моравский.
– Что там, за портьерой, что?
– Никогда не догадаетесь!
– Кастукас, ну скажи!
– Хорошо! Скажу! Зеркало! Самое обыкновенное зеркало.
При всей его напускной веселости, у Кастукаса не получилось скрыть от отца с матерью то, что он чем-то не на шутку озабочен.
Поздняя трапеза завершена. В ореоле света керосиновой лампы – лица оставшихся за столом: родителей, Кастукаса. После нескольких пустяшных его фраз отец перебил сына:
– А теперь говори, что случилось.
– Евгений арестован! И не он один. – Кастукас переходит на полушепот. – На допросах, насколько мне известно, упоминалась и моя фамилия.
– Может быть, просто интересовались друзьями арестованных, кру́гом их общения? А может, потому что собиралась компания и в твоей комнате? – высказывает предположение Аделе.
Отец молчит.
– Может быть, может быть… – рассеянно говорит Кастукас. – Все может быть. Да, на днях, когда я возвращался домой от Вольманов, меня остановил швейцар Войцех: приходили с обыском, интересовались «сходками на вашей квартире». Я хотел было пойти в участок, возмутиться обыском в мое отсутствие, но подумал, что при желании полицейских чинов нетрудно подозреваемого превратить в обвиняемого. Ладно – я, что с Генеком-то будет?
Отец молчит. Для Аделе главное сейчас – успокоить сына.
– Подержат и выпустят, – говорит она и неуверенно прибавляет: – Если не виноват.
– Довод сильнейшего всегда наилучший, – сказал Кастукас.
– Что? – не понял его отец.
– Это из басни Лафонтена про волка и ягненка, – пояснил сын. – Я подумываю о переезде в Вильну. Может ли быть большая честь, нежели отдать все творческие силы своему краю, своей родине!
Отец задал вполне закономерный вопрос:
– На что в Вильне будешь жить?
– Буду давать уроки. Как в Варшаве. Много ли человеку нужно? Дам несколько уроков, и заработанных денег мне вполне хватит.
Кастукаса от возможных неприятностей оберегали всей семьей. Завидев на улице урядника, кто-то из братьев и сестер спешил в дом – предупредить. Кастукас поднимался на чердак.
– Пойду прогуляюсь, – мог бросить он как само собой разумеющееся, но «прогуляться» выходил только, когда стемнеет. Гулял всегда один.
На положении беженца в родной деревне Мизарай оказался один из сыновей Вайлёнисов, бежавший из-за преследований из Польши. Иногда по вечерам он наведывался к Чюрлёнисам, а под утро уходил домой. Им с Кастукасом было о чем поговорить. За разговорами и страх притуплялся. Иногда играли в шахматы, иногда – втроем (третий – Константинас, отец) – в преферанс.
Кастукас время от времени садился за инструмент и исполнял свои новые прелюды, а однажды – отрывки из симфонической поэмы «Море».
Закончил сочинение он в самом начале 1907 года. Посвятил Брониславе Вольман.