Чочара

Другое, что меня прямо-таки сводило с ума в течение всего нашего пребывания в горах, — простора не было в нашей деревушке, особенно по сравнению с необозримой панорамой Фонди. Из Сант-Эуфемии перед нами как на ладони была видна долина Фонди, усеянная темными пятнами апельсиновых рощ и беленькими домиками, а подальше, справа, со стороны Сперлонги, виднелась полоска моря. Знали мы, что там, в море, есть остров Понца, иногда в ясные дни его можно было разглядеть, и знали также, что на острове этом — англичане, а значит — свобода. А тем временем, несмотря на привольные просторы перед нашими глазами, продолжали мы жить, двигаться и томиться на тесной длинной «мачере», до того узкой, что, сделав несколько шагов, можно было свалиться вниз на точно такую же «мачеру». Одним словом, сидели мы там наверху, будто птицы на ветке во время наводнения, которые лишь выжидают подходящий момент, чтобы перелететь туда, где посуше. Но момента этого, казалось, мы никогда не дождемся.

После первого приглашения, сделанного в день нашего появления в деревушке, Феста звали нас еще несколько раз, но уже довольно прохладно, а потом в конце концов перестали и вовсе нас приглашать, потому, как сказал Филиппо, у него была семья, и поскольку речь шла о расходе продуктов, то прежде всего он должен думать о семье. По счастью, из долины через несколько дней пришел Томмазино, тащил он на поводу своего ослика, — навьюченного, кстати сказать, как верблюд, — множеством свертков и чемоданов. То были наши продукты, которые Томмазино набрал в долине Фонди отовсюду понемножку, согласно списку, что мы вместе составляли; тот, кто сам не оказывался в подобном положении — с деньгами, которые наделе ровным счетом ничего не стоят, чужой среди чужих, на вершине горы — и не испытал лишений и голода во время войны, тому никогда не понять той радости, с какой мы встретили Томмазино. Трудно это объяснить: люди живут в городах, где обычно в лавках полки ломятся от товаров, и не делают никаких запасов, так как знают: если что им понадобится, они смогут купить, ведь везде вдоволь всего. Так людям и начинает казаться, будто то, что лавки полны товаров, — дело такое же естественное, как смена времен года, как дождь и солнце, день и ночь. Сущая чепуха: товары могут сразу исчезнуть, как это действительно в тот год и случилось, и тогда ни за какие миллионы на свете не купить краюхи хлеба, а без хлеба — смерть.

Итак, появился Томмазино, усталый и запыхавшийся, и сказал мне, ведя за узду ослика, который еле на ногах держался:

— Ну, кума, здесь у вас еды по крайней мере месяцев на шесть хватит, — а затем передал мне все продукты, то и дело сверяясь с обрывком желтой бумаги, на котором я написала ему список. Помню я этот список назубок и привожу его здесь, чтобы дать представление, чего стоила человеческая жизнь осенью 1943 года. Словом, наши жизни — моя и Розетты — зависели от мешка с пятьюдесятью килограммами крупчатки, чтобы печь хлеб и делать лапшу, от второго мешка, поменьше, с кукурузной мукой, чтобы варить поленту, от двадцати килограммового мешочка с фасолью самого низкого качества, с так называемым глазком, и нескольких килограммов гороха, сухого зеленого горошка и чечевицы, пятидесяти килограммов апельсинов, банки сала весом в два кило и нескольких кило сосисок. Кроме того, Томмазино привез также мешочек сухих фруктов, вроде винных ягод, затем орехов и миндаля и довольно много сладких рожков, которыми обычно кормят лошадей, но теперь, как я уже говорила, они вполне пригодились и нам. Отнесли мы все это в нашу комнатку, спрятали большую часть продуктов под кровать, потом стала я рассчитываться с Томмазино и тут увидела, что цены только за одну неделю подскочили на треть. Другой на моем месте подумал бы, что Томмазино сам набавил цены, ведь он ради наживы отца родного не пожалел бы, но сама я лавочница, и когда он мне сказал, что цены поднялись, я сразу же ему поверила: по опыту я знала, что если дела и впредь пойдут так, как сейчас, то есть англичане будут отсиживаться у Гарильяно, а немцы — вывозить в Германию продукты да людей пугать и не давать им работать, то цены поднимутся еще выше и достигнут бог весть каких размеров. Так всегда случается в голодное время: ежедневно исчезает то один, то другой продукт, на рынке с каждым днем становится все меньше людей, имеющих достаточно денег, чтобы покупать продукты, и в конце концов может оказаться, что нет ни продавцов, ни покупателей и все — без денег или с деньгами — умирают с голоду.

Словом, я поверила Томмазино, когда он мне сказал, что цены подскочили, и без звука заплатила ему; потом подумала я, что подобный человек, такой жадный до наживы, что никакая война ему не страшна, в такое время — настоящее сокровище и за него надо держаться.