Чочара

— Все равно отрицать бесполезно: ткани действительно взяли мы… Знаешь, Филиппо, в такие времена каждый за себя, а Бог за всех… Северино думал, что хорошо запрятал свой товар, а на деле выходит, что все мы знали, где он спрятан. Вот тогда мы и подумали: не возьмем мы — немцы возьмут, доносчик всегда найдется, так уж лучше заберем мы. А потом, Филиппо, ведь жить-то надо? — тут сложил он ладони и потряс ими перед собой, затем поглядел на нас и продолжал: — Ведь у каждого из нас семья, а в такие времена прежде всего думают о своей семье, а потом уж обо всем остальном. Не скажу, что мы поступили хорошо; скажу, поступили так по необходимости. Ты, Филиппо, — торговец, Северино — портной, а мы… мы тоже должны жить… вот мы и устраиваемся… Плохо сделал Северино, что пошел к немцам. Они тут ни при чем. Черт подери, Филиппо, если бы Северино так не злобствовал, мы могли бы с ним поладить — продать ткани и разделить деньги… Ну, скажем, мы сделали бы ему какой-нибудь подарок… в общем, свои люди, сочлись бы… Северино же просто исходил злостью, и случилось то, что случилось. Явились они с этим проклятым немцем, и Северино ругал нас на чем свет стоит, а потом немец навел на нас автомат и сказал, что хочет сделать обыск, а мы ведь в известном смысле подчиняемся немцам, значит, не могли помешать ему. Ткани сразу же нашлись, немец погрузил их на грузовик и укатил вместе с Северино. А Северино, уезжая, нам даже крикнул: «Есть еще справедливость на этом свете!» Нечего сказать, хороша справедливость. Знаете вы, что сделал немец? Отъехали они несколько километров, а навстречу им другой грузовик, полный итальянцев, которых немцы поймали во время облавы и везли на фронт работать на строительстве укреплений. Тогда немец остановил свой грузовик и, угрожая автоматом, заставил Северино слезть и взобраться на грузовик с арестованными. Вот так Северино, вместо того, чтобы получить назад свои ткани, угодил на фронт, а немец, он тоже портной, теперь будет переправлять в Германию отрез за отрезом, откроет там свою мастерскую и оставит с носом Северино и всех нас. Вот я и говорю, Филиппо, зачем ему было вмешивать в это дело немцев? Известно, двое дерутся, а третьему лафа. Так случилось и здесь, и я клянусь, что все это сущая правда.

Филиппо и все мы после тощ, что рассказал Тонто, некоторое время молчали, может, потому, что в его рассказе упоминалась такая вещь, как облава: правда, слухи об облавах доходили до нас и раньше, но никогда еще никто не говорил нам об этом так ясно и спокойно, словно о чем-то вполне естественном. Наконец Филиппо набрался смелости и спросил, что это за облавы. Тонто с безразличным видом ответил:

— Немцы рыщут повсюду со своими грузовиками и забирают всех мужчин, затем отправляют их на фронт, в район Кассино или Гаэты, строить оборонительные сооружения.

— А как там с нашими обращаются?

Тонто пожал плечами:

— Живут в бараках, много работают, мало едят. Знаете сами, как немцы обращаются…

Снова воцарилось молчание, но Филиппо не отставал:

— Ладно, они забирают жителей из деревень на равнине, но не увозят же они беженцев, которые живут в горах?

Тонто вновь пожал плечами:

— Не доверяйтесь немцам. Они поступают так, как едят артишоки: объедают один за другим все листочки… сейчас пришла очередь тех, кто живет на равнине, потом придет черед тех, кто живет в горах.

Теперь никто уже не думал о Северино, всем стало страшно, и каждый думал лишь о себе. Филиппо спросил:

— А откуда ты все это знаешь?

Тонто ответил:

— Знаю потому, что мне целыми днями приходится иметь дело с немцами… Слушайте меня: или вступайте в милицию, как мы, или же вот мой вам совет — получше спрячьтесь… да только как следует, иначе немцы одного за другим выловят вас всех.

Затем он нам кое-что пояснил: сперва немцы производят облавы на равнине и увозят на своих грузовиках всех трудоспособных мужчин, затем они поднимаются в горы и действуют таким образом: спозаранок, пока еще темно, на вершину горы поднимается рота солдат, а потом, когда наступает час облавы, примерно около полудня, они спускаются и рассеиваются по всей горе, так что все, кто находится, как, допустим, мы, посередке, оказываются пойманными, будто мелкая рыбешка в огромную сеть.

— У них все продумано, — заметил здесь кто-то голосом, дрожащим от страха.

Теперь Тонто приободрился, и к нему почти вернулась его обычная наглость. Он даже попытался содрать взятку с Филиппо, который, как он знал, был здесь наиболее денежным человеком.

— Однако, если мы с тобой столкуемся, я смогу замолвить словечко за твоего сына перед немецким капитаном — я его хорошо знаю.

Филиппо был в таком ужасе, что, может, и согласился бы обсудить с Тонто его предложение, но внезапно к Тонто подошел Микеле и резко сказал ему:

— Чего ты, собственно говоря, ждешь? Тебе здесь больше нечего делать.

Все мы онемели от удивления, тем более что у Тонто была винтовка и ручные гранаты, а Микеле был совсем безоружным. Но на Тонто, не знаю уж почему, подействовал тон Микеле. Он довольно нерешительно проговорил:

— Ну, раз так, выпутывайтесь сами… я ухожу.