Чокнутая будущая

– Ты мог бы просто сказать: самое пафосное место на кладбище, я бы не прошла мимо, – сказала тихо, потом прибавила громкость: – Здравствуйте. Меня зовут Мирослава.

– Серьезно собираешься вещать тут? – не поверил Антон.

– Тсс. – Наступила ему на ногу. – Я жена вашего другого сына, хорошего. Четвертая, но первых трех вы, наверное, уже и так знаете.

– Не помню, чтобы хоть одна из них сюда приезжала, – вставил Антон.

Я не обратила на него внимания.

– Алеша верит, что я его последняя жена, но это вряд ли. Римма Викторовна права, не больно-то мы созданы друг для друга.

– И зачем ты расстраиваешь моих родителей?

– А что в этом такого? Раз мы поженились, значит, должен быть некий смысл. Не бывает ничего случайного и ничего ненужного, ведь правда? Встречи, расставания, радости, печали… Люди просто живут себе и живут, пока не умирают.

– Вот тебе и философия от таролога.

– Уж какая есть. Но вы не переживайте, ваш старший сын живет так, как хочет. И он заботился об Антоне раньше, а теперь Антон заботится об Алеше. Они оба хорошие люди. Я бы тоже хотела, чтобы у меня был брат. Или хоть кто-нибудь.

– У тебя есть муж и три его бывших жены.

Ехидство Антона было защитной реакцией, я понимала его. Наверное, поняли бы и родители.

– Он зубоскалит от неловкости, – пояснила им на всякий случай, достала из рюкзака чистую тряпку, полила водой из бутылки и начала протирать мрамор, смывая пыль. – Люди то и дело говорят глупости. Вот я, например. Мне вообще противопоказано общаться с другими – как ляпну, так ляпну. Поэтому у меня нет друзей. А до пятого класса я еще и заикалась… Может, это наследственное? От отца. Я ведь о нем ничегошеньки не знаю. Он, случайно, не среди ваших уже?

– Ты только послушай себя, – возмутился Антон, – бедная несчастная сиротка Марыся.

– Отстань. Кому мне еще жаловаться? Кто меня пожалеет?

– Пойдем выпьем. Кажется, ты хвасталась, что у тебя целый подвал наливок.

От неожиданности я уронила тряпку. Подняла ее, надеясь, что мои глаза размером поменьше блюдец, и осторожно покосилась на Антона.

Он стоял, разглядывая ветки деревьев.

Как будто его рот жил отдельно, а он сам – отдельно.

Двуличный и двойственный.

Фальшивый притворщик.

– Сегодня из меня жалкий собеседник, – предупредила честная я. – Меня развезет, и я снова начну реветь.

– Да хоть уревись. Я же сказал, что привык к слезам.

– Ну, сам напросился.

– Что ты собираешься делать с машиной? – спросила я, когда мы пробирались на его черном танке по узким хитросплетениям деревенских улиц.

– Брошу за твоим огородом. Потом как-нибудь заберу.

– Оставь возле рынка.

– А меня не разуют?

– А мои соседи?

– От кого тебе прятаться, Мирослава? Леха всенепременно порадуется тому, что мы подружились. Он обожает все семейное.

– Подружились, – повторила, пробуя слово на зубок.

Пусть так. Ладно.

Никаких грехопадений в состоянии алкогольного опьянения средней тяжести в программе, стало быть, не значилось.

И почему мне так сложно пасть в пучину порочного разврата?

Что со мной не так?

Нельзя просто так взять и начать пить, если у тебя на кухне томатно-перечный взрыв.

– Что произошло? – недоуменно спросил Антон, оглядываясь по сторонам. – Ты резала себе овощи, когда ощутила непреодолимое желание бежать на кладбище?

– Вроде того. – Я запихивала все в пакеты для заморозки. – Мама хочет, чтобы я продала дом.

– В этом есть смысл, – подумав, протянул он. – Если ты продашь дом, а Леха – хрущевку, вы сможете переехать в квартиру поприличнее.

– Никогда.

– Ах да, ты же вышла замуж не всерьез и ненадолго.

– Я четвертая жена. Надо же хотя бы попытаться сравнять счет. Достань из холодильника блинчики с зеленью, пожалуйста. И еще там есть сыр с мятой, Гамлет Иванович сам делает.

– Ты готовишь, даже когда живешь одна? Я просто заказываю доставку.

– Потому что у тебя дом – четыре стены, а мой дом – вся моя жизнь. На что ты тратишь свободное время?

– На племянников.

Видеть Антона, который передвигался по моей кухне, было хорошо. Как будто в этот дом вернулась прежняя жизнь, когда всегда было, с кем поговорить.

Наконец завершив уборку, я притащила бутыль вишневки. Налила себе в большую чайную кружку, чтобы не размениваться на рюмки, и уселась на покрытый пестрым пледом сундук ближе к стене. Ощутила потертую мягкость ковра с оленями под лопатками, скрестила лодыжки, расправила подол.

– Сам себе наливай и сам себя корми, – сказала лениво, прикрывая глаза.

Антон повторил мой маневр с чайной кружкой, сбросил на стул пиджак и сел рядом. Я ощутила тепло его плеча.

– Я посмотрел несколько выступлений твоей матери, – проговорил он без всякого выражения. – Это смешно? Люди за такое платят?

Я сделала пару глотков.

Как вкусно, с ума сойти. Как сладко.

– Не знаю, у меня нет чувства юмора.

– Со сцены она просто поливает родных и знакомых грязью.

– А теперь хочет продать мой дом, потому что ей нужны деньги.

– Нет повести печальнее на свете, чем повесть о родне, которой нужны деньги, – согласился Антон со смешком.

– Ты был очень крут, когда согласился заплатить Лизе, – припомнила я с удовольствием. – Рыцарь без страха и упрека.