Чорт в Ошпыркове (сборник)

Крестьянин-бедняк деревни Горбы Иван Коровин и просьба подписать, когда напечатаете означенное письмо:

Ваня Нарядный.

И если мое письмо напечатаете, будет мне облегчение в моем бедственном положении, если я пишу лучше, чем Степка Кудряш, и этому сам председатель Антип Зубарев есть свидетель, который мое означенное письмо похвалил и говорил, что лучше.

И еще я слыхал, пишут в газетах, что советская власть устроила разные общества для бедного населения, как авиахим и друг детей, каковым я и хочу быть от своей бедности и вот прошу написать мне, как принимают туда в члены, я хочу в друг детей, и сколько таким членам платят жалованья. Я вам буду еще писать, как имею факты и буду оставаться в ожидании авторского гонората сельский корреспондент –

Ваня Нарядный.

Бедняк

– Ты, я вижу, гражданин из сознательных будешь? За советскую власть, за бедноту? Так… А я и есть самая настоящая беднота, а не кто-нибудь. Нас, настоящей-то бедноты, всего на селе три человека. А если какое пособие придет, всегда больше оказывается, потому что хитер человек, и всякая середнота норовит в бедняки просунуться. Только, кроме нас троих, остальные бедняки сплошь липовые. Комитеты в этом деле ничего не понимают, – а вот я с первого взгляду отличу, который есть настоящий бедняк, а который липовый. Я так скажу: липовый бедняк заявляется в комитет и прямо говорит:

– Мне нужна лошадь. Мне нужна корова.

А настоящий бедняк разве знает, что ему в первый черед надобно? Потому наше хозяйство сплошная дыра – в одном месте заткнул, в другом течет… Вот это и есть первая отличка.

И вторая тебе отличка: липовый бедняк получил свое и ушел, больше его не увидишь. А настоящий, в роде меня, не уйдет. Ему по его бедности и еще бы чего перехватить не мешало. Он, пока не прогонят, вокруг ссудного комитета околачивается.

Третья отличка в самой жизни видима; кто как живет. Липового бедняка в трактире никогда не увидишь, потому у него горя мало – а уж самый беднейший, тот, можно сказать, из кабака не выходит. Потому сердце у него от бедности жжет и остужения требует.

Четвертая отличка… Об этом и поговорим: четвертая отличка такая, что принужден я из-за нее страдать и навеки всякого пособия лишился!

С весны это началось – вот когда. Вышла от власти нашему брату поддержка – семенная ссуда. Мы трое являемся первыми.

– Вам, спрашивают, сколько семян требуется?

Я один за всех отвечаю:

– Мы, говорю, всамделишная беднота, а не липовая. Нам бы побольше.

– На сколько же десятин?

– Как, говорю, вашей милости захочется. А мы хоть и на сто десятин возьмем.

Опять не понимают.

– Велик ли у вас недосев?

– У нас, говорю, все поле один недосев. Пожертвуйте от силы и вашей сознательности пролетариату от сохи…

Полное непонимание вышло, а все-таки им дяди по пятнадцать пудов, и с каждого расписку взяли. Один из наших и говорит:

– Как бы назад не потребовали?

– Что ты, говорю, видано ль дело!

Ну и взяли. А что такое пятнадцать пудов при нашей бедности? Привез домой – думаю: коли посеять – так пахать нечем будет – плуга нет; лучше продать! А тут сосед подвернулся – давай, говорит, куплю. Денег дал – как раз на плужок хватит. Только такое дело: на что мне плужок без лошади?

Пошел в комитет взаимопомощи:

– Не будет ли от вас воспособления на лошадь?

– Сколько тебе?

– Сколько вашей милости будет…

Отвалили тридцать пять рубликов – и опять расписку. Посчитал деньги – гляжу – на лошадь хватит. Только ни плуга нет, ни сеять нечего.

Иду в кредитное товарищество.

– Бедняк, говорю, я. Полсотенки бы мне на поддержание хозяйства.

– Хватит и половину!

Мне при моей бедности и половина не плохо. Иду с деньгами домой – гляжу на свой двор – шалаш, а не двор. Как я в этот шалаш хорошую лошадь приведу? Затоскует моя лошадка! А изба? В такой избе только и жить, что безлошадному да беспосевному… Негодящая, гляжу, для жизни изба…

Тут-то я и затосковал – на пасхе это как раз было. Прихожу в трактир, а там уж наши двое давно тоскуют.

– Вы с чего это? – спрашиваю.

– Я, – один говорит, – на корову ссуду получил. А на что мне корова, если я молока не обожаю?

– Я, – другой говорит, – на постройку ссуду получил, – а чего мне строить, когда все одно сердце у меня жжет, видно, помереть скоро…

Люди уж вспахали давно – а мы тоскуем. Люди уж посеялись-а мы все тоскуем. Люди жать вышли – а нам уж и тосковать не на что. Откуда, думаем, будет нашему брату поддержка?

А тут и не поддержкой запахло, а полной контрреволюцией в отношении бедняка. По осени заявляются все три комитета:

– Отдавай долги!

– Откуда же, говорю, отдать, если я настоящий бедняк?

– Плати проценты!

– Из чего же, говорю, платить, когда нет ничего?

– Мы имущество опишем!

Мне смешно только, – описывайте! А они досаждают:

– Почему лошадь не купил? Почему плуга не имеешь? Почему поля не засевал?

– Я же, говорю, бедняк! Настоящий бедняк, потомственный, а не липовый какой-нибудь! Почему у меня нет ничего? Потому и нет, что пролетарий! Видано ли дело: у бедняка какое ни на есть имущество?

– Ты же ссуду брал!

– Потому и брал, что бедняк!