Чорт в Ошпыркове (сборник)

Покачали головами да и разошлись. Посмеялись мы тогда в трактире, да вышел не смех, а грех. Заявляемся к зиме в комитет:

– Поддержите до весны!..

– Ничего вам не будет!

– Как так?

– Вы старого долга не отдали.

Вот те и раз! А того не понимают, что это и есть четвертая, последняя самая отличка, по которой бедняка узнают. Липовый бедняк, не настоящий, тот и ссуду вернет, и проценты заплатит – ну, а наш брат, настоящий бедняк, – никогда!

А они этой отлички во внимание не берут – известно, во всех комитетах кулаки засели…

Ну, так вот, гражданин хороший, скажи мне, нельзя ли что схлопотать для бедноты? В губернию что ли съездить? Декрета такого нет ли, чтобы всемерно нашего брата поддерживать? Нету? Жалко! Так не будет ли вашей милости поддержать пострадавший пролетариат на местах? Полтинничек бы, а? Сердце от бедности жжет! Нету? А сам сидит, белую булку жрет! Ладно, найдем еще на вас, на буржуев, управу!

Общественник

– Ну-ка, молодец, еще чайничек!

Красное, заросшее рыжей щетиной лицо Кузьмы лоснилось, с него горохом скатывался пот, – а он все пил жидкий, но зато горячий чай, благодушно улыбаясь и продолжая начатый в дороге рассказ:

– Обчественник я – вот что! Так меня сам наробраз назвал: обчественный, говорит, ты, Кузьма, человек!.. Я вот также, как тебе, ему про все рассказывал. «Кабы, говорит, у вас в деревне побольше таких»… Да где их таких возьмешь-то? Нету таких!

Кузьма налил чашку чаю и, вытерев рукавом докучавшие ему капли пота, продолжал:

– Взять хоть бы читальню эту. Кто мужиков на такое дело подбил? Я! Без меня им вовек бы не додуматься. «Что ж это, говорю, в других местах всякие чтения, а мы сидим в темноте, когда все удовольствие по полтиннику с рыла? Это изба-то! Газеты, говорю, шеф для нас выпишет, книги пришлет, а нам избу снять, да дровишек. Давай, говорю, организуем!»

«Давай!» – кричат.

Велико ли дело по полтиннику? От какой хошь бедности, а такие деньги разыщешь. «Кто собирать будет?» – «Собирай ты, Кузьма. Тебе книги в руки, ты у нас обчественник». А я разве когда откажусь? Я завсегда на мирское дело охоч был. Кабы все такие, как я – у нас читальня была бы! Право слово, была бы…

– Отчего ж не сладилось-то?

– Сладишь тут с нашими! Скверный у нас народ, я тебе скажу, – такой народ!.. Ну вот. Порешили это мы, а я свое дело знаю: на другое же утречко по свежим следам и пошел. Прихожу к Матвею – крайняя изба у Матвея, зажиточный мужик, три коровы во дворе. «С чем, говорит, пожаловал?» Я ему так и так: «Порешили вчерась по полтиннику с рыла. Пожалуйте, мол, ваши денежки!»

«Разве мне жалко, говорит. Мне не жалко! – А сам за кошельком и не лезет. – Много ли, говорит, собрал»?

«К тебе первому, говорю. Ты дашь, полтинник будет.»

«Эка сказал! Чтобы я первый? – это Матвей-то говорит. – Я, говорит, дам – за мной не пропадет – только другие-то как? Я внесу, а Сидор не внесет?..»

«Давай, говорю, а с Сидором я сам столкуюсь.»

«Ни за что, говорит, Сидор не внесет! Знаю я его! А ты вот что, Кузьма: иди собирай, а как денег наберешь – приходи ко мне – я тебе сразу весь полтинник отвалю!»

Ну, что же мне ответить? Пошел к Сидору – рядом с Матвеем изба у Сидора-то. Тот победнее немножко, а все же с достатком.

«Давай, говорю, Сидор, как постановили!»

«Никто не дал, так ты ко мне? Дурак я, что ли? Пусть Антроп даст.»

Я, конечно, к Антропу…

– Ну что же, – прервал я Кузьму, – никто так и не дал?

– Никто не дал! Сволочь народ! Куда ни придешь, везде так: «А мы-то, говорят, что же: лучше других? Никто не дает, а мы дадим?.. Шалишь!» Так и разладилось дело – сидим в темноте, ни книг, ни газет, ребятам скучно, одно баловство… А все почему? Потому что обчественников мало – так мне и наробраз сказал: «Необчественный у вас народ, один только ты, Кузьма, обчественник… Побольше бы таких!»

Лицо Кузьмы лоснилось теперь уже не столько от выпитого чая, сколько от удовольствия. Он молча налил еще чашку и медленно пил, продолжая улыбаться.

– Кузьма, а Кузьма, – спросил я, – вот ты говоришь, никто первым не хотел этого полтинника вносить?..

– Никто!.. Ей-ей никто, – торопливо подтвердил Кузьма.

– А я вот что думаю! Взял бы ты сам, как общественник, да и внес этот полтинник первым, – а? Ведь тогда бы и другие…

Кузьма удивленно раскрыл глаза, поставил блюдечко на стол, с минуту молчал от неожиданности, а потом, хлопнув себя по колену, крикнул:

– Что это ты говоришь? Я? А ни в жисть! Чтобы я первый дал, а потом никто не внесет, я за всех отдувайся? Экося что сказал! Чтобы пропали мои денежки?.. Как же это так?..

Он долго ворчал, собирая шапку, кушак, рукавицы, ушел, не допив даже последней чашки чаю, и всю дорогу потом не разговаривал.

Гражданка