Чорт в Ошпыркове (сборник)

Ну, братцы вы мои, такие теперь дела пошли ума не приложишь. Я уж про текущий момент и говорю, про текущий момент слово предоставляется следующему оратору, а мне разрешите высказаться, как я по женскому вопросу на суде ответ держал. Не верите? А я на своем кармане испытал и во как верю! Вы скажете какой-такой женский вопрос? А вот какой: сходка была у вас, у зареченских, – избу-читальню обсуждали, нужна она, или, значит, и без нее век проживем, как отцы-деды жили… Да! А уж какое обсуждение – понятно! Мы – старики-так говорим: не надо! И все бы ладно, кабы бабу чорт не попутал. Феклу Плетуниху знаете? Ну так вот она.

– Дозвольте, говорит, мне слово про женский вопрос!

– Болтай!

Бабе, известно, выболтаться не дашь, так она тебя уморит, окаянная. Ну вот, выходит эта Плетуниха и давай все наоборот. Люди говорят – не надо читалки, она – надо. Люди говорят: и без нее проживем, а она – не проживем! Такая несуразная – известно, баба! Я ее легонько и цукни:

– Хотела, говорю, про женский вопрос говорить, а о мужском болтаешь! Не твоего ума дело!

– А ты, говорит, почем знаешь, кто умнее? – Языкастая такая.

Я ей насупротив:

– Баба ты – баба и есть!

А ее чорт дерни:

– Не баба, говорит, а женщина.

Совсем меня разозлила:

– Женщина, говорю, так тебя…

Ну, понятное дело – высказался по текущему моменту… А она мои выражения в протокол да на суд. Получаю повестку, прихожу:

– Чего изволите, гражданин судья?

А Фекла тут как тут, проклятая.

– Вы, – судья-то мне, оскорбили вот ату гражданку…

– Бабу-то? Обругал немножко, не скрываю!..

– А знали вы, что за такое дело полагается штраф?

Я присел даже.

– Как так штраф?

– По закону… такой есть закон: за оскорбление гражданина…

Я тут свое положение в момент обмозговал:

– Так тож, говорю, за оскорбления гражданина, товарищ судья! А про бабу в законе не писано. А я Феклу проучил – бабу.

Судья на лицо строгость надел:

– Не баба она, а гражданка!

Рассердился тут я, сплюнул даже, а выругаться побоялся – суд.

– Двадцать лет, говорю, я эту Феклу знаю и все двадцать лет она у нас бабой считаласью А тут-на поди! Гражданка! Тьфу!

А судье и горя мало:

– Платите за оскорбление личности штрафу пятнадцать рублей.

Заплатил. И кто такое дело наперед знать мог? А я вот теперь доподлинно знаю. Бабу сколь хошь ругай, даже побей бабу – и ничего. А вот гражданку – ни-ни. За гражданку ответишь! Вот что!

Хожу теперь и опасаюсь: надо бы бабу ругнуть, а вдруг она гражданкой окажется? И остережешься. Иной раз так свербит, так свербит, кулаки чешутся, а боюсь! Я вот и вношу такое предложение: почему это советская власть на женским вопросом наблюдения не имеет? Вывески бы им, курицыным дочерям, на шею повесить, которая баба, а которая, тьфу ты, гражданка! А то ведь как их теперь разберешь? Неровен час, ни за что ни про что пострадать придется.

Необыкновенные истории

«Ефиоп»

– Идем, ребята, смотреть – к Тихону комиссар приехал!

Ребята побежали на край деревни к новой, пахнущей смолой и стружкой избе. Смельчаки подобрались к окну и, придерживаясь за косяк, заглянули в избу. Оттуда выглянула круглая, словно месяц, физиономия.

– Ефиоп! – закричали ребятишки и прыснули от избы.

Физиономия расплылась в добродушную улыбку и спряталась. А ребятишки опять начали подбираться к окну: интересно посмотреть на нового человека.

А человек этот был не кто иной, как крупный спец из текстильного, треста, Авдей Семенович Карнаухов. Приехал он по совету докторов.

– Вам бы свежим воздухом подышать, – говорили они, – месяц – другой в деревце, – никакого Крыма не надо… А еще лучше, если мужикам в работах помогать будете…

Карнаухов поехал. Тихон Малафеев с удовольствием принял постояльца, запросив за ночлег и за хлеб всего только трешницу в сутки.

Карнаухов удивился такой дешевке.

– Я вам в работах помогать буду, – сказал он, стараясь задобрить хозяина.

– Помогать?

Тихон призадумался.

– Нет, уж если помогать будете – воля ваша, – а придется еще трешку прибавить…

– За что же? – удивился Карнаухов.

– Да уж так… Мало ли что…

После городской суеты, телефонных звонков, докладов и распоряжений Карнаухов долго не мог привыкнуть к деревенской жизни. Выйдет на речку, выкупается, сядет на завалинке, посидит – и все как будто чего не хватает. Сначала его занимали ребятишки, державшиеся на почтительном от него расстоянии, но скоро и они приелись, а неизменное «эфиоп» показалось даже обидным.

Утешало одно: начнутся работы, и будет веселее.

– Скоро косить-то будете? – спрашивал он у хозяина.

– После Иванова дня закосим…

Еще за неделю до Иванова дня деревня начала волноваться: каждое утро крестьяне выходили в поле, перемеряли луга, ставили вешки.

«Надо и мне начинать,» – подумал Карнаухов.

Он выпросил у хозяина косу и пошел на огород. Но тут постигла его полная неудача: коса почему-то лезла вверх и только приминала траву.

«Ничего не выйдет… Не уехать ли мне?..»

Дня три ходил по деревне, смотрел на приготовления к покосу и чувствовал себя лишним Как-то вечерком он завел разговор с хозяином:

– А сколько у вас десятин покосу? – спросил он.